Об артистах, массовке, режиссерах и уксусе, который на халяву сладок.

Не раз прикидывал, что заставляет массовку, в которой есть и нормально зарабатывающие люди, помимо просто больных, молодых не желающих пахать каждый день и гоняющихся за 500ми рублями, пенсионеров с маленькой пенсией и желающих познакомиться со съёмочной группой безбашенных девиц терпеть иногда просто мазохистские муки, на ум приходило – такая же игла как инет, игры и т.п., омраченная мыслишками о тайной надежде стать героем эпизода и отягощенная определенным психотипом подсевших на нее.…

для примера: в сцене забастовки на Кировском заводе у Учителя 400 человек под снегом, а потом дождем по колено в воде над коркой нерастаявшего еще льда штурмовала цепь настоящих омоновцев с воплями: «Позор!» и т.п., а в «Сказке для взрослых», толпа человек 100, все в черном, с черными зонтиками должны были под дождем и включенными поливальными установками ходить сквозь друг-друга, как оркестр на параде, в середине толпы мокла актриса вообще без зонтика и продолжалось это 12 часов подряд и что – только нервный смех, крик: «ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники» - вырвавшийся из глубины души моей в ответ на 50-тое режиссерское: «еще дублик» и оглушительное «Ура!» в конце этого издевательства, распахнувшее окна всех почти обитателей улицы, которым уже надоело нас снимать, чтобы они могли высунуться полюбоваться зрелищем толпы сумасшедших…

И вот в перерыве этого блудняка привезли нам положенные сырые макароны с соевым фаршем, ну а те кто к чаю не смогли быстро пробраться скучковались с коробками и пластиковыми вилками в подворотне, а кто-то из девушек мечтательно спросил: ведь можно же из массовки роль получить и потом артистом стать?

Человек в жизни торгующий БАДами и музыкант в душе Александр выдал спич:

Шанс есть, но очень не большой! Только если Ваш (мой) внешний вид, манеры, даже дефекты речи совпадут с образом героя, который надумал себе режиссер и произойдет с ним (режиссером) встреча.( Например, у меня в 2003 случился "звездный час" - диалог с Хабенским и Федорцовым в "Убойной силе"). Профессиональное актерское образование, конечно, повышает шансы, но НИЧЕГО НЕ ГАРАНТИРУЕТ! Образование позволяет перевоплощаться, играть разные роли, стать тем "пластилином", из которого, совместно с режиссером, будет "вылеплен" образ но, тем не менее, сколько известных актеров сетовали, что за ними закрепился некий актерский "штамп" и их приглашают на роли одного и того же типа. А случается, что профессиональные актеры просто вынуждены играть в массовке и это

горько и печально. Однако, помним: "НЕТ МАЛЕНЬКИХ РОЛЕЙ, А ЕСТЬ МАЛЕНЬКИЕ АКТЕРЫ!"

Девушку не впечатлило сообщение о профессиональных актерах, и она отреагировала несколько нервно:

Ой, в этот театральный только и поступать! Я в своё время махнула на них рукой и решила, что и без них играть буду и сниматься. А насчёт удачи и везения - ну, героиня второго фильма "Бумер- её ж с улицы взяли! Просто подошла на роль…

…тут встрял пацан лет 25: В Театральные вузы можно поступать до 28 лет! И все же если у человека есть талант и неудержимое желание, то он найдет себе дорогу, пускай и мытарным путем... Для этого есть кастинги, чтобы дать возможность человеку показать себя и свои способности! Образование нужно для того что бы устроиться работать в театр! Да и то учесть

что конкурс, к примеру в Театральную Академию на Моховой около 100/200 человек на

место и в придачу очень много человек отсеивается после первого курса и впоследствии в театр, потом попадают только единицы! А времени в это грохается немерено! Еще до этого прослушку пройти нужно, потом подготовительные курсы! Работа актера это не профессия - это образ жизни! Потому что ей нужно выделять очень много времени! Если брать массовку, то помимо нее еще нужно хотя бы состоять в каком-нибудь театральном кружке (клубе), или студии, или хотя бы учиться в какой-нибудь школе, что бы практика имелась и быть всегда в форме!

Парень постарше – Вася добавил свои 5 копееек: Насчет 28 лет это все фигня, я разговаривал со многими, кто учился и учится (в том же Моховом), так вот там стоит ограничение по возрасту мужики 24, девочки 23! И не нужно морочить людям голову, чтоб давать им надежду! То что люди в процессе отсеиваются, это естественный отбор, кто-то теряет, а кто-то находит. Надо биться за свое счастье и если СУДЬБОЙ так предрешено, ты по любому станешь актером! И не мало таких примеров, когда люди всю жизнь занимались чем-то совершенно не связанным с актерской профессией, а потом совершенно случайно

приходил к искусству...... Так что боритесь

Не выдержала бригадирша (а среди них 90% окончивших профильные институты или учащиеся какой-либо мастерской и набирающие массовку до той поры пока в группу не попадут хотя бы хлопушкой и тогда вспоминающих работу с массовкой как страшный сон):

Всякое правило имеет свои исключения! Кроме того, необходимо разграничить понятия: СТАТЬ АКТЕРОМ - это одно, а ПОЛУЧИТЬ РОЛЬ - совсем другое. Исключения (роль без образования), конечно, возможны, но при ряде составляющих. Например, в том случае, если твоя органика, так называемые психофизические данные целиком и полностью совпадают с концепцией, исповедуемой режиссером; когда сам создатель произведения четко представляет: КАК, ЗАЧЕМ, ПОЧЕМУ.

Пример - великий итальянский кинематограф, и, в частности, творчество Пьера Паоло Пазолини. Он имел "наглость" снимать в своих (всех, без исключения) фильмах НЕПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ исполнителей - и это четко укладывалось в создаваемую им эстетику!

Современный БОЛЬШОЙ кинематограф (увы, не российского разлива) тоже богат подобными примерами: Родригес, Кустурица, Альмодовар... Но и здесь существует НЕПРЕЛОЖНОЕ ПРАВИЛО: ЛИЧНОСТЬ (не наша, БЕЗличность) режиссера, позволяющая

работать с любым (простите за определение!) материалом - "главное, чтобы костюмчик сидел"!!...

К сожалению, российская беда - не столько бюджет, сколько ПОТЕРЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ (уровень профессиональной подготовки - многие составляющие - или полное отсутствие таковой, когда РЕЖИССЕРОМ себя может провозгласить всякий НЕДОУЧКА, не обладающий ни умом, ни талантом...). К сожалению, рассуждая о КИНО (в наших реалиях), мы прежде всего имеем ввиду ТЕЛЕФОРМАТ, а всякое сравнение, скажем, ГОЛЛИВУДА, с ним неуместно (хотя бы по целому ряду технических и технологических особенностей)...

...Ищите и обрящете! - в НЕПРЕОДОЛИМОЙ для нас КЛИПОВОЙ, МАЛОБЮДЖЕТНОЙ,

ПОЛУПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ЭСТЕТИКЕ у каждого непрофессионала есть шанс стать ЛИЦОМ!... А вот уж быть ЛИЧНОСТЬЮ - это труд тяжелый (да, приносящий удовольствие и удовлетворение), и не одного дня, месяца, года..

девушка единственное на что сподобилась – так отметить:

В этом году конкурс в академию был всего 27 человек на место (откуда вы взяли, что 200). Были на передаче "Встречи на Моховой" с Еленой Кореневой? Противно до жути. Она (какая дура!), не стесняясь , рассказывала как поступила по блату в Театральный и первую роль получила по блату. Другим хоть хватает ума это скрывать. Для того, чтобы стать актером, да и вообще кем то, одной удачи маловато будет,

Бывалый массовщик прокомментировал:

Слишком много народа стало учиться на артистов, тут уж ничего не поделаешь, всех ролями не обеспечить, кому-то придется спиваться, либо работать не по образованию. Сами подумайте, если уж на проф. актеров ролей не хватает, сколько шансов у статистов? Но шансы есть, конечно. Только эту роль еще нужно суметь сыграть. Нужен талант Без образования, только массовка и эпизоды. Я снялся в 5 проектах в массовке, и всё, надоело, никакой перспективы. Эпизод это прикольно и без проблем бы сыграл, но это не роль. Думаю один шанс - через постель. В шоу бизнесе так и делается. Сталкивался и отказался. В крайнем случае если твой дядя народный артист…у кого есть такой?

Бригадирша заметила: Гурченко начинала с массовки…

Тут я вспомнил, как моя прабабка рассказывала, что когда она работала в костюмерной Ленфильма, то для «Карнавальной ночи» помимо всего прочего приходилось ей в лифчик подкладывать вату для придания сексапильности героине. Но не поведал ввиду возраста большинства аудитории. Подумал только:

И Семён Фарада, и Наталья Крачковская, и все великие актёры, у которых не было актёрского образования, но они прославились - в какую эпоху жили? А сейчас просто образованный актёр через массовку ни на главную роль, ни на второго плана не попадёт.

А сколько талантливых актеров и в советские времена остались незамеченными и невостребованными... Но тогда, имея талант, конечно, было гораздо больше шансов его реализовать. Наш кинематограф сейчас в нехорошем месте, к сожалению. Чисто бизнес... И режиссеры стали марионетками. Разве это нормально, что одну историю в сериале начинает один режиссер, продолжает другой, а заканчивает третий. Никакого личного видения, стиля... Все шаблонно, все наивно и фальшиво... Есть, конечно, и исключения, есть полнометражные авторские фильмы, где есть искусство, но таких очень мало...

А вслух произнес:

Тема обсуждения о другом: может ли "актёр" массовки выбиться в реальные актёры и

получать приглашения на главные роли? Актёр массовки - человек без актёрского образования, без денег и связей. Им заинтересуются в самую последнюю очередь. Потому что сколько угодно актёров с актёрским образованием.

Бригадирша не утратившая еще романтизма:

... Аркадий Тютрюмов (полковник в "Убойной силе", правда, не из массовки, а просто мимо проходил), Гумеров Вячеслав (начальник охраны и правая рука героя Сергея Горобченко "Отцы", абсолютно из МАССОВКИ!!!), Коля Спиридонов ("Итальянец" - просто мальчик.., сейчас уже молодой человек, много снимается и совершенствуется в профессии), Владимир Космидайло (много снимается в ролях – из массовки/эпизодников…Валентин Воронов получил главную роль в фильме "Челюскин" польского режиссера. Еще один мужчина из массовки (не помню имени, был сюжет по ТВ) сыграл эпизод и получил каннскую пальмовую ветвь за роль второго плана. Анита Цой торговала на рынке корейскими вещами, чтобы добиться своего и стать певицей. Не совсем без денег, конечно, но все же она сама их заработала. Так что шанс есть. Другое дело, что он не велик. Хотя он намного больше в студенческих работах режиссеров, операторов и звукарей. Но это уже другая история…

Рассказывать про свой опыт не стал и так ребята все про всех знали, но вспомнил как на 1 Соньке прошел кастинг на групповку…сшили мне прекрасный костюмчик купца..

А на эпизод попал – это уж из разряда вовремя оказаться в нужном месте…Мережко я тогда выручил - актер забухал, и не пришел. он возбух на ассистента тот от страха приволок меня под светлые очи, я оказался смелым и сказал что слова-то всяко произнесу когда он меня пытал про то актер я или нет, правда потом он на мне отыгрался: и каждым глазом заставлял подмигивать по-разному и виноградом в девку кидаться и курить Казбек и ничего это не вошло, да и озвучил меня какой-то козел:) да и рекламу со мной пустили по НТВ без мооего разрешения на халяву..

На 2 Соньке думал что с моим типажом мне кроме массовки уж точно ничего не светит, однако – опять аврал: нет дублера лакея героини и меня несмотря на то что я предупреждал что он меня может узнать приволокли в дом ученых на дворцовую, покрутил Мережко меня туда-сюда и загадочно сказал:

А что – есть что-то в профиле похожее..

Когда я узнал что этот актер – Мартынов (старшина из «А зори здесь тихие»),- подумал только: «загадочная режиссерская душа», но потом увидел фото его с отражением в зеркале. Да и почему-то влез в его костюм, хотя габариты у меня поболее… так летом в страшную жару в нем и отснимался и в карете и на улице и во дворце.

На Фонарях так сам изобретал слова, в сцене торговли изображая бухого парильщика, К Бортко в Петре попал через кастинг, но попотеть тоже пришлось в таком костюме бегая на карнавале, пришлось пойти на хитрость (со временем массовщики раскусывают режиссеров и даже раньше их иногда знают когда закончатся съемки и еще до заветных слов «Снято, всем спасибо, съёмка окончена» оказываются у гримеров или сразу около бригадиров с деньгами) когда ему как большому мастеру старой школы взбрело в голову заставить нас еще катить в коляске какого-то крупного пацана, но я скорчил такое страдальческое лицо в 1 дубле, что он тут же сказал, что весельем тут и не пахнет и мы со 2го сделали все как надо – прошли крупняком пьяные и веселые. Снежкина поймал на удочку своего пенсне и часов с цепкой придя с ними на кастинг, а в сцене ресторана он сам подошел ко мне присел на корточки и глядля на меня глазами дедушки Ленина произнес: ну ты же старый массовщик, толкни мне застольную речь, ну я и толкнул…правда потом было еще прикольнее наблюдать как он вошел в раж, выхватил из рук официанта поднос с посудой пробежался держа его в одной руке поднятым над головой а потом с матерком сказал: я что тут просто так…и т.д. (ну матерком все они любят изъясняться.

А Кавуна я уже просто разыграл: были у меня черные старинные очки, договорился с костюмерами и гримерами и изобразил пародию на Миронова из «Трое в лодке…»

Много можно порассказать баек и про Розенбаума когда мы с ним в казино Конти зная, что реквизитные блюда уже на жаре стухли, таскали со столов чипсы и вспомнили про халяву: я ему рассказал про то как один раз работяги стырили со стола бутылку уксуса приняв ее за водку (были такие в 80-е) а он мне рассказал как в 1 меде те кто поступал заливали (горло-то обожжено и т.п.) через воронку в питательную трубочку кружку пива и полировали ее маленькой в 10 утра а главврач не мог понять в чем дело – запаха-то нет… Про затыки актеров – когда человек не может произнести почему-то какую-то фразу и даже знаменитый оператор (человек пашет на площадке как робот и кажется что вообще может все сделать один) не выдержал, заворчал про то, что пленка стоит 2 доллара метр и съемку прекратили так и не доиграв сцену…

Лучше расскажу к чему пришел сам:

Кино устроено по принципу пирамиды из фильма Калигула, только все высшие ступени хотя и ведут себя по отношению к низшим как к париям, все-таки все свои помыслы и силы устремляют на площадке не на режиссера или актера (хотя все признаки поклонения желтым штанам и т.п. есть) а на выстраивание его величества кадра…

Влияние этой кастовости достаточно велико – я сам ощущал свою значимость и более высокий ранг по отношению к простой массовке когда сидел в гримерке с актерами первого плана, трепался с ними о жизни (кстати вспомни как хороший актер из Брата рассказывал что он больше чем в антрепризе на богатых тетка тренером по фитнесу зарабатывате) или шел есть в буфет группы, единственное что возвращало меня на бренную землю – фраза Чехова о том что надо по капле выдавливать из себя раба.

Психотип массовки – тоже не подарок – не имея актерского образования готовы ради крупного плана и разницы в 500-1000 руб и права питаться в буфете группы готовы продаться тут же, а уж унизиться или там предать других – на раз. Вот на съемках рекламы КХЛ – холод – 20, автобус 1 на 30 человек, греться залезали по очереди и в одну из таких смен когда набились тетки профурного типа (80% обычно таких ходят и 20% - молодых) прихвативших с собой услужливого недалекого мужичка для удобства и в это время администратор принесла пакеты с бутербродами и термосы с чаем, попросив разделить на всех. И вот те кто стояли, приплясывая на улице, увидели как внутри хватают по 2-3 куска сыра и колбасы на рыло, топчут и выкидывают упавшие куски на улицу, жрут и скалятся на ошеломленных сотоварищей.

Были бы мужики (тот с незамутненным разумом даже и не понял, что произошло и не в счет) – набил бы рыло, а так – грязно охарактеризовал паскуд и решил, что в дальнейшем никаких принятых в общежитии условностей принимать в расчет при общении с подобными пассажирам не буду.

А что такое настоящий актер я понял на примере Петренко (старшего)

Было это достаточно давно: снимали во дворце Профсоюзов «Кречинского»…Приехал он довольно поздно поездом из Москвы, суматошно загримировался и тут же лег лицом вниз на ступенях – у него сильно болела поясница.

Но как только началась репетиция он не только вскочил, как ни в чем не бывало и начал предлагать режиссеру какие-то варианты, но и стал лазать на перила и чуть ли не перепрыгивать через них – и это не в кадре, как только репетиция закончилась он снова лег на лестнице. Так продолжалось 8 часов подряд.

Для любителей истории справка по Соньке и Кречинскому:

Родилась в еврейском гетто под Варшавой, отец был фальшивомонетчик и контрабандист, мать рано умерла, воспитывала мачеха. Старшая сестра пыталась сделать из нее малолетнюю проститутку. Не вышло. Девчонка была очень музыкально одарена, невероятно талантлива, знала шесть языков. Она рано, в 15 или 16 лет, вышла замуж, быстро оставила одного мужа, затем второго. Стала «гастролировать» по Европе: Берлин, Париж, Ницца, Вена, Рим, Неаполь. Выдавая себя то за княжну, то за графиню, она блистательно обворовывала богатых ювелиров. Многие пострадавшие признавались в полиции, что в заблуждение их ввели изысканные манеры, музыкальность: она была блестящей пианисткой. А главное — невероятный гипнотический взгляд этой дамы. Потом она перебралась в Петербург и основала так называемый воровской общак. Это была ее идея. И она, возглавляя свое еврейское воровское крыло, боролась весьма активно со славянской группировкой.

Проворачивая в Петербурге очень интересную операцию, она встретила своего будущего наставника — Левита Сандановича. Это была реальная фигура, которую играет в нашей картине Олег Басилашвили. Потом Сонька перебралась в Москву. Кстати, она была единственной дамой-воровкой, которую приняли в элитную воровскую ложу «Червонный валет». Ей было всего 25 лет. В столице она укрепилась основательно. Воровала в удовольствие. Она невероятно любила жить красиво — в лучших гостиницах, в лучших номерах. Обожала дорогие браслеты, кольца, колье, серьги. В общем, жила на полную катушку.

Сгубила страсть. В Одессе, куда переехала спустя два года, она встретила некоего Володю Кочубчика, который был ее младше на 9 лет. Вообще-то его звали Вольм Бромганг, а Кочубчик — его кличка, погоняло. С этой роковой встречи и началось ее падение. Она, влюбившись в этого вора, обеспечивала его деньгами, золотом. Он был игрок, альфонс, редкостная сволочь. Чтобы угодить ему во всем, она опустилась до карманных краж. А он, подлец, сдал ее полиции. И она загремела на каторгу под Красноярск, в поселок Иман. И оттуда бежала, нашла этого Кочубчика, пыталась опять войти с ним в амурные отношения. Он повторно сдал ее. Из Одессы ее отправили на корабле мимо Индии, Китая, Японии на Сахалин. Везли каторжанку в железной клетке на верхней палубе корабля. Это путешествие длилось ровно полгода. Но она опять пыталась бежать. Ее поймали, били палками. Три года провела она в одиночном холодном мокром карцере с наручниками на ногах и на руках.

Есть несколько версий. Одна — что бежала успешно, вторая — что бежала и замерзла, третья — что там же, на Сахалине, и умерла. У меня по сюжету она бежит, находит своих дочерей. У нее было две дочери. Обе — артистки оперетты. Она страшно сердилась, что ее дочери выступают в какой-то дешевой оперетте. Но они стыдились матери, не признавали. В моем фильме финал оптимистичнее: она заходит в очередную ювелирную лавку.

Соньку играет Анастасия Микульчина. С моей точки зрения, абсолютное попадание в роль, в образ. Девочка окончила Петербургскую театральную академию в 2005 году, нигде не снималась — это, по сути, первая большая роль. Камеру она чувствует идеально, может трансформироваться от 15 лет до 37. Такой вот разброс возраста. И справляется с ролью просто замечательно. У нее очень красивые гипнотические глаза, она очень красивая девочка и сама авантюрного толка. Ее наставника, Левита Сандановича, играет Олег Басилашвили, Дмитрий Нагиев — коменданта Сахалинской каторги, Иван Бортник — штабс-капитана Горелова. Светлана Крючкова будет играть одесскую бандершу, Зяма Высоковский — одесского вора. Богдан Ступко у нас сыграет отца Соньки Либу Соломониака. Все снимает молодой оператор Андрей Вакорин. Замечательный художник по костюмам — Инесса Снежкина. Только у нашей Соньки около 50 костюмов, платьев невероятной красоты и изысканности.

Музыка будет представлять собой этакий микс из блатных русских, еврейских песен, узнаваемых, полуузнаваемых, новых. Уже придумана основная музыкальная тема Соньки. Меня она совершенно очаровывает, я могу слушать ее бесконечно. Пишет музыку Дмитрий Смирнов, с которым я уже сделал три картины.

Снимали в Петербурге. В основном воровские хавиры, гостиничные номера, кареты, снег, кучеров. Потом переехали в Карелию, где сняли красноярскую каторгу, Иман, а в другом поселке, Большой Хельге, — сахалинскую каторгу, Александрийский централ.

Сейчас мы будем под Одессой снимать в еврейском городе Пононзки, где она родилась. Потом в Ялте снимем «Ниццу». Затем переедем в Чехию. Там будем снимать «Германию», городок Типлиц, где она провела одну из самых блистательных авантюр — ограбление замка.

Это интервью Мережко. Чехов писал про нее гораздо более грустно, но прочитать это стоит каждому. Фотки с якобы могил Соньки

А вот изыскания в интернет:

.
…вопреки легенде Сонька была отнюдь не красавицей. Вот как ее описывали в полицейской ориентировке: "Рост 1 м 53 см, рябоватое лицо, нос умеренный с широкими ноздрями, бородавка на правой щеке, брюнетка, на лбу волосы вьющиеся, глаза подвижные, дерзка и разговорчива". Но, видимо, умение пользоваться гримом, париками делало внешние недостатки аферистки незаметными.

Ее определили в сожительство к старому знакомому по воле Степану Богданову, одному из самых страшных каторжан, сосланному за убийство. Степана боялся весь остров, но только не Золотая Ручка. Сонька становится хозяйкой местного кафешантана. А затем вдвоем они опять пытаются убежать с острова. Но силы от долгого и нелегкого житья на Сахалине уже не те. Да к тому же у Соньки начала отказывать и сохнуть от кандалов левая рука. Женщина быстро выбилась из сил, и Богданов несколько верст нес ее на руках, пока не свалился сам... Тут их и догнали солдаты. Им уже ничего не стали делать, только до предела усилили надзор. (Кстати, по другой версии, через несколько дней она умерла, не приходя в сознание. И происходило это якобы в 1903 году.) Но Сонька осталась жить и даже стала содержательницей квасной. Построила карусель, организовала оркестр из четырех поселенцев, нашла фокусника, устраивала представления, танцы, гулянья. Из-под полы торговала водкой, открыла игорный дом и торговала краденым. Но, несмотря на частые проверки и обыски, уличить ее в недозволенном так и не смогли.

. Женская фигура в полный рост из куска белого мрамора гуляет в тени кованых пальм. Эта скульптура была специально заказана миланскому мастеру, а затем привезена в Россию (говорят, это сделали одесские, неаполитанские и лондонские жулики). Вокруг этой могилы тоже немало тайн. На ней всегда есть живые цветы и россыпи монет. Появляются часто и надписи от "благодарных воров". Правда, за последние 20 лет из трех пальм осталась одна. Да и скульптура - без головы. Говорят, что во время пьяной драки Соньку уронили, а голову унесли.

Кто ты, Сонька - Золотая Ручка?

Этот материал является продуктом Интернет-издания ХайВей. Станьте гражданским журналистом ХайВей: общайтесь, пишите и получайте за свой талант удовольствие и небольшие деньги. Подробнее об издании >>>

Об этой женщине ходили легенды. Ее любили, ей поклонялись, перед ней заискивали. О ней писали книги, снимали кинофильмы. Перед ней раскрывали свои двери самые блистательные дома Европы… Так кто же она, Софья Ивановна Блювштейн, Сонька –Золотая Ручка, королева воровского мира?

Вся жизнь этой удивительной женщины была окружена тайнами и загадками, к возникновению которых была в значительной мере причастна и она сама.

По одной из версий, Сонька родилась в 1859 году в многодетной семье бедного еврея- цирюльника Штенделя в Бердичеве. После смерти матери, а позже и отца, четырехлетнюю Соню отвезли в Одессу, где ее воспитывала нелюбимая мачеха. Сбежав от мачехи в возрасте двенадцати лет, смышленая и миловидная Соня попала в услужение к известной артистке Юлии Пастране. Блеск и роскошь, окружающие Юлию, породили в душе будущей мошенницы зависть и жажду обогащения, что и послужило толчком к началу головокружительной воровской карьеры…

По другой версии, криминальный талант Софьи проснулся после неудачного романа с юным греком – сыном известного в Одессе лавочника. Тогда молодые влюбленные сбежали из дому, прихватив из одной из лавок папаши – грека приличную сумму денег. Однако денег хватило не надолго, а вместе с деньгами испарилась и любовь. Неудавшийся любовник вернулся к семейному очагу, а вот Сонька…

Однако наиболее приближенной к действительности считается третья версия, составленная различными историками по сохранившимся метрикам, материалам уголовных дел и воспоминаниям очевидцев. Итак…

Софья Ивановна Блювштейн, урожденная Шейндля Сура Лейбовна Соломониак, родилась в 1846 году в семье мелкого торговца в местечке Повонзки Варшавского уезда. Семья добропорядочностью не отличалась – приторговывали краденым, занимались контрабандой. Муж старшей сестры Фейги был неоднократно судим за кражи, да и сама Фейга была талантливой воровкой. Ну и как, скажите из маленькой Шейндли (имя Софья девочка придумала себе сама) могла вырасти добродетельная, богобоязненная мещанка? И Сонька оттачивала свое мастерство, вращаясь в среде лучших местечковых воров.

Родители же мечтали видеть свою девочку добропорядочной матерью семейства, чтобы она могла вырваться из той грязи, в которой жили они сами. Уговоры возымели действие, и в 1864 году восемнадцатилетняя Сонька вышла замуж за почтенного бакалейщика Исаака Розенбада. Поначалу она прилежно пыталась играть роль хорошей жены и даже родила Розенбаду дочь Суру- Ривку, но терпения хватило не надолго: через полтора года семейной жизни Софья Розенбад, прихватив дочь и 500 рублей из бакалейной лавки мужа, исчезла в неизвестном направлении.

Впервые Соньку арестовали 14 апреля 1866 года в гостинице города Клин. Ее обвиняли в краже чемодана у юнкера Горожанского, с которым она познакомилась в поезде. Но осуждена Сонька не была, так как из зала суда была передана на поруки некому Липсону, владельцу гостиницы, которого она за свое короткое пребывание в Клине успела очаровать. После этого инцидента Сонька стала осторожна…

Софья не была красивой женщиной. Вот как ее описывали в полицейских документах: " Рост 1 м 53 см, рябоватое лицо, нос умеренный с широкими ноздрями, бородавка на правой щеке, брюнетка, на лбу волосы вьющиеся, глаза подвижные, дерзка и разговорчива". И, тем не менее, Софья пользовалась невероятным успехом у мужчин. Она неоднократно выходила замуж, побывав и Софьей Рубинштейн, и Софьей Школьник, и Софьей Бренер, и Софьей Блювштейн…

После клинской неудачи Сонька перебралась в Петербург, где вместе с Михелем Бренером осуществила серию краж. Там же в Петербурге вместе с известным вором Левитом Сандановичем она попыталась создать свою преступную группу. Очевидно именно в этот период был изобретен новый метод гостиничных краж «Гутен морген». Метод был настолько же прост, насколько и гениален: элегантно одетая безупречная Сонька проникала в номер жертвы и начинала искать деньги и драгоценности. Если ее заставали «на горячем» она смущалась, извинялась, делала вид, что ошиблась номером.

Сонька никогда не покидала номер без добычи, при необходимости могла даже переспать с жертвой и не видела в этом ничего зазорного. Этот метод был отработан ею до мелочей и она практически не знала мелочей.

В семидесятых годах Сонька, поняв, что в Петербурге она несколько примелькалась (да и размах не тот!), она вместе с несколькими подельниками отправилась в Европу. Варшава, Вена, Париж, Лейпциг – география преступлений Соньки не знала границ. Не смотря на отсутствие образования, она обладала острым умом и сильной интуицией. Кроме того, за годы своей бурной деятельности Софья Блювштейн в совершенстве овладела языками – немецким, французским, польским. Мошенница без труда выдавала себя за русскую аристократку, путешествующую за границей. Перед ней были открыты двери в лучшие дома высшего света… Волна преступлений, прокатившаяся по Европе, заставила говорить о Соньке весь мир.

Золотая Ручка (такое прозвище получила Сонька в воровских кругах) отличалась особой скрупулезностью. Она тщательно готовилась к каждому преступлению. В ее команде работали лучшие воры Европы, в ее арсенале было множество приспособлений, необходимых для работы: накладные ногти, куда мошенница прятала мелкие ювелирные камни, туфли со специальными каблуками, к которым «вовремя» прилипали ювелирные украшения, платье – мешок, куда Сонька прятала награбленое… Но главным в ее арсенале всевозможных уловок был несомненно актерский талант, который помогал ей выпутываться из любых ситуаций.

Репутация Соньки в преступном мире росла с каждым днем. В 1872 году Софья Блювштейн получила предложение войти в самый крупный клуб российских мошенников «Червонный валет», а уже спустя несколько лет возглавила его. Деятельность клуба распространялась на всю территорию России.

Попадалась Сонька несколько раз, но ей всегда удавалось избежать наказания. В 1871 году она попала в руки лейпцигской полиции, которая предпочла тут же избавится от нее передав под надзор России. Однако и Россия не захотела с ней связываться, и Сонька была выслана из страны… В 1876 году она «засыпалась» в Вене, но ей удается бежать из под стражи с помощью влюбленного в нее надзирателя… Попав в руки краковской полиции Сонька умудряется обокрасть своего(!) адвоката, который не смотря на это не отказался ее защищать, и Сонька отделалась всего лишь двухнедельным сроком…

Но вскоре удача отвернулась от нее. В 1880 году Московским судом после громкого процесса Софья Блювштейн была осуждена и выслана в Сибирь, но ей удалось бежать и оттуда. И снова вся Россия заговорила о Соньке. Она грабила ювелиров, банкиров, промышленников…

В 1885 году удача снова изменила Соньке, на этот раз окончательно. После ограбления нескольких крупных ювелирных магазинов она была схвачена и, после долгого процесса, приговорена к каторге.

В день отплытия каторжанок на набережной Карантинного мола яблоку негде было упасть. Это Одесса вышла прощаться с Сонькой – Золотой Ручкой.

Она трижды пыталась бежать с каторги – трижды неудачно. После третьей попытки Сонька умерла…

…В начале двадцатого века, уже после смерти Соньки, по Европе снова прокатилась волна преступлений, по почерку удивительно напоминавших знаменитую мошенницу. Каково же было удивление российской полиции, когда во всех газетах мира появилось сенсационное объявление, что полицией одной из стран была схвачена знаменитая Сонька – Золотая Ручка. Она представлялась женой эрц – герцога, а в полиции назвалась Софьей Бек. Но выяснить так ничего и ". Она надевала на свою обувь войлочные туфли и, бесшумно двигаясь по коридорам, рано утром проникала в чужой номер. Под крепкий предрассветный сон хозяина тихо "вычищала" его наличность. Если же хозяин неожиданно просыпался — нарядная дама в дорогих украшениях, как бы не замечая "постороннего", начинала раздеваться, как бы по ошибке приняв номер за свой... Кончалось все мастерски разыгранным смущением и взаимными расшаркиваниями. Вот таким манером оказалась Сонька в номере провинциального отеля. Оглядевшись, она заметила спящего юношу, бледного как полотно, с измученным лицом. Ее поразило не столько выражение крайнего страдания, сколько удивительное сходство юноши с Вольфом — остренькое личико которого никогда ничего близкого к истинной нравственной муке изобразить не могло.

На столе лежал револьвер и веер писем. Сонька прочла одно — к матери. Сын писал о краже казенных денег: пропажа обнаружена, и самоубийство — единственный путь избежать бесчестья, — уведомлял матушку злосчастный Вертер. Сонька положила поверх конвертов пятьсот рублей, прижала их револьвером и так же тихо вышла из комнаты.

Широкой Сонькиной натуре не чужды были добрые дела — если прихотливая мысль ее в эти минуты обращалась к тем, кого она любила. Кто, как не собственные ее далекие дочки, встали перед глазами, когда Сонька узнала из газет, что вчистую обворовала несчастную вдову, мать двух девочек. Эти 5000 украденных рублей были единовременным пособием по смерти ее мужа, мелкого чиновника. Сонька не долго раздумывала: почтой отправила вдове пять тысяч и небольшое письмецо. "Милостивая государыня! Я прочла в газетах о постигшем вас горе, которого я была причиной по своей необузданной страсти к деньгам, шлю вам ваши 5000 рублей и советую впредь поглубже деньги прятать. Еще раз прошу у вас прощения, шлю поклон вашим бедным сироткам".

Однажды полиция обнаружила на одесской квартире Соньки ее оригинальное платье, сшитое специально для краж в магазинах. Оно, в сущности, представляло собой мешок, куда можно было спрятать даже небольшой рулон Дорогой ткани. Особое мастерство Сонька демонстрировала в ювелирных магазинах. В присутствии многих покупателей и с помощью своих "агентов", которые ловко отвлекали внимание приказчиков, она незаметно прятала драгоценные камни под специально отращенные длинные ногти, заменяя кольца с бриллиантами фальшивыми, прятала украденное в стоящий на прилавке горшок с цветами, чтобы на следующий день прийти и забрать похищенное.

Особую страницу в ее жизни занимают кражи в поездах — отдельных купе первого класса. Жертвами мошенницы становились банкиры, иностранные дельцы, крупные землевладельцы, даже генералы — у Фролова, например, на Нижегородской железной дороге она похитила 213 000 рублей.

Изысканно одетая, Сонька располагалась в купе, играя роль маркизы, графини или богатой вдовы. Расположив к себе попутчиков и делая вид, что поддается их ухаживаниям, маркиза-самозванка много говорила, смеялась и кокетничала, ожидая, когда жертву начнет клонить ко сну. Однако, увлеченные внешностью и сексуальными призывами легкомысленной аристократки, богатые господа долго не засыпали. И тогда Сонька пускала в ход снотворное — одурманивающие духи с особым веществом, опиум в вине или табаке, бутылочки с хлороформом и т. д. У одного сибирского купца Сонька похитила триста тысяч рублей (огромные деньги по тем временам).

Она любила бывать на знаменитой Нижегородской ярмарке, но часто выезжала и в Европу, Париж, Ниццу, предпочитала немецкоязычные страны: Германию, Австро-Венгрию, снимала роскошные квартиры в Вене, Будапеште, Лейпциге, Берлине.

Сонька не отличалась красотой. Была небольшого роста, но имела изящную фигуру, правильные черты лица; глаза ее излучали сексуально-гипнотическое притяжение. Влас Дорошевич, беседовавший-с авантюристкой на Сахалине, заметил, что ее глаза были "чудные, бесконечно симпатичные, мягкие, бархатные... и говорили так, что могли даже отлично лгать".

Сонька постоянно пользовалась гримом, накладными бровями, париками, носила дорогие парижские шляпки, оригинальные меховые накидки, мантильи, украшала себя драгоценностями, к которым питала слабость. Жила с размахом. Излюбленными местами ее отдыха были Крым, Пятигорск и заграничный курорт Мариенбад, где она выдавала себя за титулованную особу, благо у нее был набор разных визитных карточек. Денег она не считала, не копила на черный день. Так, приехав в Вену летом 1872 года, заложила в ломбард некоторые из похищенных ею вещей и, получив под залог 15 тысяч рублей, истратила в одно мгновение.

Постепенно ей прискучило работать одной. Она сколотила шайку из родственников, бывших мужей, вора в законе Березина и шведско-норвежского подданного Мартина Якобсона Члены шайки безоговорочно подчинялись Золотой Ручке.

Афера с домом.

...Михаил Осипович Динкевич, отец семейства, почтенный господин, после 25 лет образцовой службы директором мужской гимназии в Саратове был отправлен в отставку. Михаил Осипович решил вместе с дочерью, зятем и тремя внуками переехать на родину, в Москву. Динкевичи продали дом, прибавили сбережения, набралось 125 тысяч на небольшой дом в столице.

Прогуливаясь по Петербургу, отставной директор завернул в кондитерскую _ и в дверях чуть не сшиб нарядную красавицу, от неожиданности выронившую зонтик. Динкевич невольно отметил, что перед ним не просто петербургская красотка, а женщина исключительно благородной породы, одетая с той простотой, какая достигается лишь очень дорогими портными Одна ее шляпка стоила годового заработка учителя гимназии.

Спустя десять минут они пили за столиком кофе со сливками, красавица пощипывала бисквит, Динкевич расхрабрился на рюмку ликера. На вопрос об имени прекрасная незнакомка ответила:
"Именно так".
"Ах, Софья Ивановна, кабы вы знали, как в Москву-то тянет'"

И Михаил Осипович, испытав вдруг прилив доверия, изложил графине свою нужду — и про пенсию, и про скромный капитал, и про грезу о московском не самом шикарном, но достойном хорошей семьи особнячке...
"А знаете что, любезный Михаил Осипович... — после кратного раздумья решилась графиня, — мы ведь с мужем ищем надежного покупателя. Граф получил назначение в Париж, послом Его Величества..."
"Но графиня! Да я и мезонина вашего не осилю! У вас ведь имеется мезонин?"
"Имеется, — усмехнулась Тимрот. — У нас много чего имеется. Но муж мой — гофмейстер двора. Нам ли торговаться? Вы, я вижу, человек благородный, образованный, опытный. Другого хозяина я бы и не желала для бебутовского гнезда..."
"Так батюшка ваш — генерал Бебутов, кавказский герой?!" — всполошился Динкевич.
"Василий Осипович — мой дед, — скромно поправила Софья Ивановна и поднялась из-за стола. — Так когда же изволите взглянуть на дом?"

Договорились встретиться через пять дней в поезде, куда Динкевич подсядет в Клину.

Сонька хорошо помнила этот городок, а вернее, небольшую станцию, так как из всего города ей был знаком только полицейский участок. Свое первое приключение Сонька вспоминала всегда с удовольствием. В ту пору ей не исполнилось и двадцати, при небольшом росте и изяществе выглядела на шестнадцать. Это через шесть лет ее стали называть Золотой Ручкой, когда Шей-ндля Соломониак, дочь мелкого ростовщика из Варшавского уезда, прославилась как мозговой центр и финансовый бог "малины" международного размаха. А тогда у нее был лишь талант, неотразимое обаяние и школа "родового гнезда", которым она гордилась не меньше, чем графиня Тимрот, Гнезда не генеральского, а блатного, где она росла среди ростовщиков, скупщиков краденого, воров и контрабандистов. Была у них на побегушках, легко выучивая их языки: идиш, польский, русский, немецкий. Наблюдала за ними. И как истинная артистическая натура, пропитывалась духом авантюры и беспощадного риска.

Ну а тогда, в 1866-м, она была скромной воровкой "на доверии" на железной дороге. К этому времени Сонька уже успела, кстати, сбежать от своего первого мужа, торговца Розенбада, прихватив на дорожку не так уж много — пятьсот рублей. Где-то "у людей" росла ее маленькая дочка.

Итак, подъезжая к Клину, в вагоне третьего класса, где она промышляла по мелочи, Сонька заприметила красавца юнкера. Подсела, поклонилась, польстила ему "полковником" и так простодушно во все глаза (силу которых Уже знала хорошо) разглядывала его кокарду, сверкающие сапоги и чемоданчик возле них, что молодой военный немедленно ощутил порыв, свойственный всем мужчинам, встречавшимся на Сонькином пути: защитить и опекать эту девочку с лицом падЩего ангела — по возможности до конца своих дней.

На станции Клин ей уже ничего не стоило послать покоренного юнкера — НУ, допустим, за лимонадом.

Это был первый и последний раз, когда Сонька попалась с поличным Но и тут сумела выкрутиться. В участке она разрыдалась, и все, включая облапошенного и отставшего от поезда Мишу Горожанского, поверили, что девушка взяла чемодан попутчика по ошибке, перепутав со своим. Мало того, в протоколе осталось заявление "Симы Рубинштейн" о пропаже у нее трехсот рублей.

Спустя несколько лет Сонька отправилась в Малый театр. И в блистательном Глумове узнала вдруг своего клинского "клиента". Михаил Горожанский в полном соответствии с псевдонимом — Решимов — бросил военную карьеру ради театра и стал ведущим актером Малого. Сонька купила огромный букет роз, вложила туда остроумную записку: "Великому актеру от его первой учительницы" — и собралась послать премьеру. Но по дороге не удержалась и добавила к подношению золотые часы из ближайшего кармана. Все еще молодой Михаил Решимов так никогда и не понял, кто разыграл его и почему на крышке дорогого сувенира было выгравировано: "Генерал-аншефу N за особые заслуги перед отечеством в день семидесятилетия".

Но вернемся к "графине" Софье Тимрот. В Москве ее, как положено, встречал шикарный выезд: кучер весь в белом, сверкающая лакированной кожей и пышными гербами двуколка и классическая пара гнедых. Заехали за семейством Динкевича на Арбат — и вскоре покупатели, как бы не смея войти, столпились у ворот чугунного литья, за которыми высился дворец на каменном цоколе с обещанным мезонином.

Затаив дыхание, Динкевичи осматривали бронзовые светильники, павловские кресла, красное дерево, бесценную библиотеку, ковры, дубовые панели, венецианские окна... Дом продавался с обстановкой, садом, хозяйственными постройками, прудом — и всего за 125 тысяч, включая зеркальных карпов! Дочь Динкевича была на грани обморока. Сам Михаил Осипович готов был целовать ручки не то что у графини, но и у монументального дворецкого в пудреном парике, словно специально призванного довершить моральный разгром провинциалов.

Служанка с поклоном вручила графине телеграмму на серебряном подносе, и та, близоруко сощурившись, попросила Динкевича прочесть ее вслух: "Ближайшие дни представление королю вручение верительных грамот тчк согласно протоколу вместе супругой тчк срочно продай дом выезжай тчк ожидаю нетерпением среду Григорий".

"Графиня" и покупатель отправились в нотариальную контору на Ленивке. Когда Динкевич следом за Сонькой шагнул в темноватую приемную, услужливый толстяк резво вскочил им навстречу, раскрыв объятия.

Это был Ицка Розенбад, первый муж Соньки и отец ее дочки. Теперь он был скупщиком краденого и специализировался на камнях и часах. Веселый Ицка обожал брегеты со звоном и при себе всегда имел двух любимых Буре: золотой, с гравированной сценой охоты на крышке, и платиновый, с портретом государя императора в эмалевом медальоне. На этих часах Ицка в свое время обставил неопытного кишиневского щипача едва не на триста рублей. На радостях он оставил оба брегета себе и любил открывать их одновременно, сверяя время и вслушиваясь в нежный разнобой звона. Розенбад зла на Соньку не держал, пятьсот рублей простил ей давным-давно, тем более что по ее наводкам получил уже раз в сто больше. Женщине, которая растила его девочку, платил щедро и дочку навещал часто, не в пример Соньке (Хотя позже, имея уже двух дочерей, Сонька стала самой нежной матерью, не скупилась на их воспитание и образование — ни в России, ни потом во Франции. Однако взрослые дочери отреклись от нее.)

Встретившись года через два после побега молодой жены, бывшие супруги стали "работать" вместе. Ицка, с его веселым нравом и артистичным варшавским шиком, часто оказывал Соньке неоценимую помощь.

Итак, нотариус, он же Ицка, теряя очки бросился к Соньке. "Графиня! — вскричал он. — Какая честь Такая звезда в моем жалком заведении"

Через пять минут молодой помощник нотариуса оформил изящным почерком купчую. Господин директор в отставке вручил графине Тимрот, урожденной Бебутовой, все до копеечки накопления своей добропорядочной жизни. 125 тысяч рублей. А через две недели к ошалевшим от счастья Динкевичам пожаловали двое загорелых господ. Это были братья Артемьевы, модные архитекторы, сдавшие свой дом внаем на время путешествия по Италии. Динкевич повесился в дешевых номерах ..

Главные помощники Соньки в этом деле через пару лет были схвачены. Ицка Розенбад и Михель Блювштейн (дворецкий) отправились в арестантские роты, Хуня Гольдштейн (кучер) — на три года в тюрьму, а затем — за границу "с воспрещением возвращаться в пределы Российского государства". Сонька любила работать с родней и бывшими мужьями. Все трое не были исключениями: не только варшавянин Ицка, но и оба "румынскоподданных" состояли в свое время с "мамой" в законном браке.

Попадалась она не раз Соньку судили в Варшаве, Петербурге, Киеве, Харькове, но ей всегда удавалось либо ловко ускользнуть из полицейской части, либо добиться оправдания Впрочем, охотилась за ней полиция и многих городов Западной Европы. Скажем, в Будапеште по распоряжению Королевской судебной палаты были арестованы все ее вещи; лейпцигская полиция в 1871 году передала Соньку под надзор Российского посольства. Она ускользнула и на этот раз, однако вскоре была задержана венской полицией, конфисковавшей у нее сундук с украденными вещами

Так началась полоса неудач ее имя часто фигурировало в прессе, в полицейских участках были вывешены ее фотографии. Соньке становилось все труднее раствориться в толпе, сохранять свободу с помощью взяток

Она блистала в счастливые времена своей звездной карьеры в Европе, но городом удачи и любви была для нее Одесса...

Вольф Бромберг, двадцатилетний шулер и налетчик, по прозвищу Владимир Кочубчик, имел над Сонькой необъяснимую власть. Он вымогал у нее крупные суммы денег. Сонька чаще, чем прежде, шла на неоправданный риск, стала алчной, раздражительной, опустилась даже до карманных краж. Не слишком красивый, из разряда "хорошеньких" мужчин с подбритыми в ниточку усиками, узкий в кости, с живыми глазами и виртуозными руками — он единственный рискнул однажды подставить Соньку В день ее ангела, 30 сентября, Вольф украсил шейку своей любовницы бархоткой с голубым алмазом, который был взят под залог у одного одесского ювелира. Залогом являлась закладная на часть дома на Ланжероне. Стоимость дома на четыре тысячи превышала стоимость камня — и разницу ювелир уплатил наличными Через День Вольф неожиданно вернул алмаз, объявив, что подарок не пришелся по вкусу даме. Через полчаса ювелир обнаружил подделку, а еще через час установил, что и дома никакого на Ланжероне нет и не было. Когда он вломился в комнаты Бромберга на Молдаванке, Вольф "признался", что копию камня Дала ему Сонька и она же состряпала фальшивый заклад. К Соньке ювелир отправился не один, а с урядником.

Суд над ней шел с 10 по 19 декабря 1880 года в Московском окружном суде. Разыгрывая благородное негодование, Сонька отчаянно боролась с судейскими Чиновниками, не признавая ни обвинения, ни представленные вещественные Доказательства. Несмотря на то, что свидетели опознали ее по фотографии, Сонька заявила, что Золотая Ручка — совсем другая женщина, а она жила на средства мужа, знакомых поклонников Особенно возмутили Соньку подброшенные ей на квартиру полицией революционные прокламации. Словом, вела себя так, что впоследствии присяжный поверенный А Шмаков, вспоминая об этом процессе, назвал ее женщиной, способной "заткнуть за пояс добрую сотню мужчин".

И все же по решению суда она получила суровый приговор: "Варшавскую мещанку Шейндлю-Суру Лейбову Розенбад, она же Рубинштейн, она же Школьник, Бреннер и Блювштейн, урожденную Соломониак, лишив всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири".

Местом ссылки стала глухая деревня Лужки Иркутской губернии, откуда летом 1885 года Сонька совершила побег, но через пять месяцев была схвачена полицией. За побег из Сибири ее приговорили к трем годам каторжных работ и 40 ударам плетьми. Однако и в тюрьме Сонька не теряла времени даром" она влюбила в себя рослого с пышными усами тюремного надзирателя унтер-офицера Михайлова. Тот передал своей пассии гражданское платье и в ночь на 30 июня 1886 года вывел ее на волю. Но только четыре месяца наслаждалась Сонька свободой. После нового ареста она оказалась в Нижегородском тюремном замке. Теперь ей предстояло отбывать каторжный срок н.а Сахалине.

Без мужчины она не могла никак и еще на этапе сошлась с товарищем по каторжной доле, смелым, прожженным пожилым вором и убийцей Блохой.

На Сахалине Сонька, как и все женщины, вначале жила на правах вольного жителя Привыкшая к дорогим "люксам" европейского класса, к тонкому белью и охлажденному шампанскому, Сонька совала копеечку караульному солдату, чтобы пустил ее в темные барачные сени, где она встречалась с Блохой. Во время этих кратких свиданий Сонька и ее матерый сожитель разработали план побега

Надо сказать, что бежать с Сахалина было не такой уж сложной задачей. Блоха бежал уже не впервой и знал, что из тайги, где три десятка человек работают под присмотром одного солдата, пробраться среди сопок к северу, к самому узкому месту Татарского пролива между мысами Погоби и Лазарева — ничего не стоит. А там — безлюдье, можно сколотить плот и перебраться на материк. Но Сонька, которая и здесь не избавилась от своей страсти к театрализованным авантюрам, а к тому же побаивалась многодневной голодухи, придумала свой вариант. Пойдут они дорожкой хоженой и обжитой, но прятаться не будут, а сыграют в каторжную раскомандировку: Сонька в солдатском платье будет "конвоировать" Блоху. Рецидивист убил караульного, в его одежду переоделась Сонька.

Первым поймали Блоху. Сонька, продолжавшая путь одна, заплутала и вышла на кордон. Но в этот раз ей посчастливилось. Врачи Александровского лазарета настояли на снятии с Золотой Ручки телесного наказания: она оказалась беременной Блоха же получил сорок плетей и был закован в ручные и ножные кандалы. Когда его секли, он кричал: "За дело меня, ваше высокоблагородие За дело! Так мне и надо!"

Беременность Соньки Золотой Ручки закончилась выкидышем. Дальнейшее ее сахалинское заточение напоминало бредовый сон. Соньку обвиняли в мошенничестве, она привлекалась — как руководитель1 — по делу об убийстве поселенца-лавочника Никитина.

Наконец, в 1891 году за вторичный побег ее передали страшному сахалинскому палачу Комлеву. Раздетой донага, окруженной сотнями арестантов, под их поощрительное улюлюканье палач нанес ей пятнадцать ударов плетью Ни звука не проронила Сонька Золотая Ручка Доползла до своей комнаты и свалилась на нары Два года и восемь месяцев Сонька носила ручные кандалы и содержалась в сырой одиночной камере с тусклым крошечным окном, закрытым частой решеткой.

Чехов так описал ее в книге "Сахалин", "маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым старушечьим лицом... Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у нее мышиное. ." К моменту описываемых Чеховым событий, то есть в 1891 году, Софье Блювштейн было всего сорок пять лет...

Соньку Золотую Ручку посещали писатели, журналисты, иностранцы. За плату разрешалось с ней побеседовать. Говорить она не любила, много врала, путалась в воспоминаниях. Любители экзотики фотографировались с ней в композиции: каторжанка, кузнец, надзиратель — это называлось "Заковка в ручные кандалы знаменитой Соньки Золотой Ручки". Один из таких снимков, присланный Чехову Иннокентием Игнатьевичем Павловским, сахалинским фотографом, хранится в Государственном литературном музее.

Отсидев срок, Сонька должна была остаться на Сахалине в качестве вольной поселенки. Она стала хозяйкой местного "кафе-шантана", где варила квас, торговала из-под полы водкой и устраивала веселые вечера с танцами. Тогда же сошлась с жестоким рецидивистом Николаем Богдановым, но жизнь с ним была хуже каторги больная, ожесточившаяся, она решилась на новый побег и покинула Александровск. Прошла около двух верст и, потеряв силы, упала Ее нашли конвойные. Через несколько дней Золотая Ручка умерла.

Стоит на Ваганьковском кладбище удивительный памятник - женская фигура из шикарного белого мрамора под огромными черными пальмами, а пьедестал его покрыт надписями вроде: "Соня, научи жить", "Солнцевская братва тебя не забудет" или "Мать, дай счастья жигану". И лежит под могильной плитой (заказанной на деньги одесских, неаполитанских, лондонских, питерских и прочих мошенников) незабвенная по сию пору Сонька Золотая Ручка. Или не лежит.

Марина Альнер

Бабушка российского криминала Сонька-Золотая Ручка

Ограбление Карла фон Меля, ювелира

В мае 1883 г. в магазине фон Меля появилась очаровательная клиентка. Молодая дама, светская и состоятельная, мило грассируя, представилась женой известного психиатра Л., выбрала изделия французских мастеров на тридцать тысяч рублей, выписала счет и договорилась о встрече у себя дома. В назначенный час ювелир с коллекцией бриллиантов вошел в приемную доктора. Радушная хозяйка его встретила, взяла шкатулку, чтобы примерить сокровища к вечернему платью, и пригласила в кабинет к мужу. Когда ювелир настойчиво потребовал у психиатра оплаты счетов или возврата бриллиантов, его скрутили санитары и увезли в лечебницу. Как выяснилось к вечеру, врачу красавица представилась женой фон Меля, сказала, что муж свихнулся на "камушках", и оплатила вперед его лечение. Разумеется, аферистки и след простыл...

Сонька жила обманом, поэтому спустя 100 лет мы почти ничего не знаем о ней достоверно. По одной версии, она родилась в бедной семье парикмахера Штенделя. Мачеха над ней люто издевалась. В 17 лет несчастная Соня сбежала с юным греком, потом осталась одна, потом вышла замуж за одесского шулера Блювштейна, а когда тот оказался в тюрьме, сама занялась "семейным бизнесом", дабы прокормить детей. И в тюрьму-то она попала тоже из-за мужчины - взяла на себя вину молодого любовника. В общем, не жизнь, а жгучая мелодрама. Воровской мир любит романтические истории, но если верить документам, все было не так. Или совсем не так.

Ограбление банкира Догмарова

Шейндля-Сура Лейбова Соломониак появилась на свет в местечке Повонзки Варшавского уезда. Семейка была та еще - скупали краденое, занимались контрабандой. Старшая сестра Фейга тоже была талантливой воровкой, но Сонька обскакала всех. Ее "путь наверх" был выстлан облапошенными мужчинами. Первой жертвой можно считать некоего Розенбада: совсем молоденькая Шейндля удачно вышла за него замуж, родила дочку Суру-Ривку и скрылась в дальние края, обокрав супруга на прощание.

В октябре 1884 г. в одесском кафе Фанкони некий банкир познакомился с госпожой Софьей Сан-Донато. За разговорами она попросила разменять ей ренту в тысячу рублей. Вскоре выяснилось, что милая дама уезжает в Москву вечерним поездом, тем же самым, что и господин Догмаров. Банкир предложил себя в попутчики. В купе они любезно беседовали и ели шоколадные конфеты. Утром крепко выспавшийся делец не нашел ни денег, ни ценных бумаг на сумму 43 тысячи рублей.

Софья Блювштейн не любила мелких дел и экспромтов. Готовилась тщательно, старалась предугадать случайности. Для нее не существовало ни высоких стен, ни государственных границ. Она говорила на пяти языках, прекрасно усвоила светские манеры и после удачного "дела" предпочитала расслабляться в Мариенбаде по подложным документам какой-нибудь баронессы. Удивительно, что при этом Сонька оставалась "аристократкой" уголовного мира. Она гордилась своей кличкой как придворным титулом, у нее в любовниках ходили самые знаменитые питерские мошенники. Предпочитая действовать в одиночку, она все же создала собственную шайку, пригласив известного вора Левита Сандановича, и даже стала членом престижного уголовного клуба в Москве "Червонные валеты".

Ограбление ювелирного магазина Хлебникова на Петровке

Поначалу Соня попадалась на удивление редко, да и в этих случаях ей удавалось выйти сухой из воды. Когда Сонька Золотая Ручка впервые оказалась на скамье подсудимых, об этом сообщили все российские газеты. За несколько дней, проведенных в смоленской тюрьме, Соня очаровала надзирателей - она читала им стихи на разных языках, травила байки о жизни в дальних странах... В общем, один жандарм устроил побег и бежал вместе с ней. После его поймали и судили, а Соня продолжала "бомбить" богатых дураков. Однажды она обчистила даже собственного адвоката, но тот все равно защищал ее.

В августе 1885 г. управляющий магазина Т. порекомендовал коллекцию украшений на 22 тысячи 300 рублей курляндской баронессе Софье Буксгевден. Когда драгоценности были упакованы, почтенная дама вспомнила, что забыла деньги дома. Она вместе с бриллиантами поспешно удалилась за наличностью, оставив в качестве залога сопровождающих ее родных - отца, убеленного сединами, и младенца женского пола вместе с бонной. Когда через два часа заявили в участок, выяснилось, что эти "родственники" были наняты на Хитровке по объявлению в газете.

Одесситы утверждали, что жила Соня инкогнито на улице Прохоровской. А в 1921 г., когда ЧК расстреляла ее последнего любовника, ехала в авто по Дерибасовской и разбрасывала деньги "на поминки мужа". Говорят, что последние деньки Золотая Ручка доживала в Москве у дочек, которые скрывали от людей свою непутевую мамашу, потому здесь и похоронена...

Много что говорят, да только никто не знает, как оно было на самом деле. Ясно, что Софья Блювштейн когда-то закончила свой земной век, а вот Сонька Золотая Ручка до сих пор кружит по нашей планете. И закончить эту авантюрную повесть можно словами присяжного поверенного Шмакова, сказанными когда-то в суде: "Софья Блювштейн - выдающийся образец того, что может поставить на уголовную сцену еврейство".

Кречинский

О съемках фильма

Три в одном

В оригинале произведения Сухова-Кобылина объединены сюжетной линией, а основные действующие лица переходят из одной истории в другую. Однако все три пьесы принадлежат к разным жанрам: "Свадьба Кречинского" написана как водевиль, "Дело" - классическая трагедия, а "Смерть Тарелкина" - скорее пьеса абсурда. Тем труднее и смелее оказалась идея авторов проекта сделать единое по стилю и содержанию кинопроизведение. Чтобы добиться этого единства, авторы пошли на некоторые отступления от оригинального сценария. На основе ремарок и дневников автора они постарались реконструировать то, что осталось "за кадром", но совершенно естественно могло бы произойти. То, что получилось в итоге, сложно отнести к одному определенному жанру. Здесь есть элементы комедии, трагедии, есть и мистические эпизоды – например, Тарелкину придется встретить своего двойника и даже убить его.

Москва и Петербург поменялись местами

Съемки фильма происходят в нескольких городах и на нескольких объектах. В Подольске был построен специальный павильон, где воспроизводятся интерьеры старой Москвы – квартира Кречинского, московский дом Муромских, департамент полиции и ряд маленьких объектов. Естественные интерьеры и уличные сцены снимались в Санкт-Петербурге, и съемочной группе пришлось помучиться, договариваясь об остановке движения, устанавливая старые будки, демонтируя попадавшие в кадр провода и всячески маскируя признаки современности. Провинциальные сцены – в оригинале, происходящие в Ярославской губернии – снимались в Костромской области, в качестве петербургского игорного клуба подошел московский Дом Литератора, а на Покровке в Москве снимался дом Муромских в Петербурге.

Кроме того, съемки проходили у моря, в Ялте – где действие очередных серий фильма происходило на итальянском курорте, куда попадает сбежавший от правосудия главный герой.

Сначала я хотел поставить на сцене спектакль "Дело". Но аппетит приходит во время еды: решил сделать всю трилогию для моего антрепризного театра "La Театр". А потом понял, что хочу снимать кино.

- Почему вы соединили эти разнородные пьесы?

- Они не совершенно разнородны. Написаны, действительно, в разное время, в разных жанрах. А объединяет их, помимо одного автора и героев, актуальность. Вроде бы водевиль: вся суматоха из-за пустяшной булавки, герой - некий прощелыга и ловелас Кречинский... Но эта булавка во второй пьесе - "Дело" - становится причиной трагедии целой семьи. "Смерть Тарелкина", третья пьеса - показывает страшное разложение этого аппарата, его почти абсурдную мутацию. Каждая из пьес замечательна и современна. Когда же они соединяются в целое, то буквально кожей чувствуешь: это сегодняшняя наша Россия...

Алексей Васильевич Петренко только собрался перекусить, но уступил домогательствам журналистов.

- Вы нечасто снимаетесь в сериалах. Почему согласились участвовать в "Полонезе Кречинского"?

- В сериалах снимался еще в советские времена. Помните, "ТАСС уполномочен заявить"? Сниматься или нет - решение зависит от качества материала. Вот взять Муромского - ну роль как роль. Увлекает сам материал Сухово-Кобылина. Сухово-Кобылин - замечательный словесник с прекрасной русской речью, сродни Островскому, Лескову. Это же интересно - "оседлать" такую литературу!

- Алексей Васильевич, несколько слов о ваших партнерах.

- О партнерах говорить сложно. Тут ухо востро держи: один другого лучше,

Местом действия картины стала Россия XIX века. Александр Лыков играет главного героя - Михаила Кречинского, который, вскружив голову юной Лидочке Муромской (Юлия Ромашина), закладывает ее недвижимость и втягивает в судебную тяжбу ее семью.

Продюсеры фильма не сразу согласились с кандидатурой Лыкова. "Честно говоря, от этого выбора меня многие отговаривали: считали, что у Саши типаж не тот, - говорит режиссер Вадим Дубровицкий. - Однако я утвердил его на роль еще до проб и сейчас понимаю, что не ошибся. Именно такой Кречинский мне и был нужен".

У этой картины – звездный состав актеров. Алексей Петренко играет отца Лидочки, зажиточного ярославского помещика Муромского, Валерий Золотухин - управляющего его имением, Александр Абдулов – высокомерного князя, Владимир Стеклов – сразу двух персонажей - бесчестного чиновника Тарелкина и его двойника.

Самой большой трудностью для актеров оказалось следование дворянскому этикету XIX века. У мужчин не сразу получилось научиться ступать на подножку кареты с правой ноги, а женщины путались в пышных платьях. Актеры и сейчас продолжают учиться правилам хорошего тона и нормам жизни того времени. "Личные дневники Сухово-Кобылина я начал читать еще до съемок, не расстаюсь с ним до сих пор, - говорит Александр Лыков. - В свободное время штудирую этикет XIX века".

Вскоре съемки переместятся в Ялту, куда приезжает скрывающийся от полиции Кречинский. Снимает эту картину студия "Филин Фильм" при участии киностудии "Мосфильм". Дата выхода "Полонеза" на телеэкраны пока неизвестна.

ИЗВЕСТНЫЙ ВРАГ

ИЛИ

НЕИЗВЕСТНЫЙ ЗАЩИТНИК

О записке петербургского сановника до конца жизни так ничего и не узнал Сухово-Кобылин. Тот, кого он считал своим лютым врагом, тот, кого он навечно вывел в трилогии как ненавистного чиновного грабителя и оборотня, на самом деле был его единственным защитником на юридическом Олимпе Российской империи.

...После приговоров московского Надворного суда и Уголовной Палаты, где Сухово-Кобылина полностью оправдали, а крепостных приговорили к каторге, дело об убийстве Луизы Симон-Деманш, гражданской жены Сухово-Кобылина, было направлено в Санкт-Петербург, в Министерство юстиции, на консультацию.

Тут-то, в верховном органе российского правосудия, Сухово-Кобылина и поджидали самые неожиданные и коварные бюрократические ловушки.

В Москве суды доверяли в конце концов фактам, а не мифам: «особые мнения» так и оставались «особыми мнениями» и не могли повлиять на вынесение юридически обоснованных приговоров. А в петербургских судебных высях московские сказания победили точные факты.

При множестве худо увязанных меж собою законов, при закрытой системе судопроизводства, когда все полусекретно вершится в канцелярских лабиринтах, когда у обвиняемого или подозреваемого нет адвоката, а в газеты не проскользнет ни одна строчка о процессе, безбрежны приемы для любого толкования и приговора. Личные пристрастия, служебные или корыстные интересы чиновников, личные взгляды и характер их высокого начальства зачастую предопределяют ход следствия и судьбу человека. Министерство юстиции не могло вынести новый приговор: оно имело право либо утвердить московский приговор, либо передать дело на доследование, то есть пустить его по второму кругу.

В министерстве всерьез призадумались над шальной идейкой сенатора И. Н. Хотяинцева: а не пустить ли дело на доследование, авось да и откроются хоть какие-нибудь улики против этого дерзкого московского упрямца.

А. Рембелинский, друг Сухово-Кобылина, изучавший дело в архиве Государственного Совета, дивился умозаключениям министерских деятелей: «Если в описуемую эпоху плоха была полиция (не в авантаже, как известно, обретается она и поныне), плохи следственных и судебных дел мастера, то это по условиям времени не удивительно, но удивительно то, что в столице в центральном ведомстве не находилось, по-видимому, образованных и сведущих юристов, а находились казуисты, способные совершенно затемнить дело и придти к заключениям совершено необоснованным и произвольным»1.

Но суть была не столько в сановной эрудиции, сколько в сановной позиции, в личном отношении вершителей правосудия к Сухово-Кобылину. Впрочем, не все в верховном судилище предвзято относились к нашему герою.

Ни Рембелинский, ни сам Сухово-Кобылин так и не узнали, что сведущий и образованный юрист, способный дать ясное и обоснованное заключение, в Министерстве юстиции все-таки был. И оба наверняка несказанно удивились бы, если бы им назвали его имя.

Это был не кто иной, как Кастор Никифорович Лебедев. Да, тот самый Лебедев; его-то Сухово-Кобылин и высчитал тогда как одного из своих главных министерских недругов. И вывел на сцену как Кандида Касторовича Тарелкина — одного из главных и самых загадочных персонажей «Дела» и «Смерти Тарелкина». Любопытны почти текстуальные совпадения меж дневником сенатора (Сухово-Кобылин, разумеется, не мог знать этот дневник, по крайней мере, когда писал пьесы) и трилогией. В лейпцигском издании «Дела» Кандид Касторович поминает своего папашу — с многоопытного по канцелярской казуистике «тятинькой Кастором Никифорычем списывался»2, то есть впрямую называет имя и отчество Лебедева.

Сразу скажем: Лебедев не испытывал никаких личных симпатий ни к самому Сухово-Кобылину с его демонстративным моральным фрондерством, ни к людям его круга, попирающим, по мнению обер-прокурора, священные семейные устои. Тем большее значение имеет его здравая оценка дела.

Письма Елизаветы Васильевны Салиас де Турнемир к Сухово-Кобылину, отобранные у него при обыске на Сенной, это, как записывает Лебедев в своем дневнике в августе 1853 года, ни больше ни меньше как «курс Французских развратных правил, подробно и дельно изложенных на 6 листах, произведение знаменитой писательницы. Есть письма, дышащие невинною, страстною любовью; есть вопли упреков и отчаяния. В письмах самого любовника выражается постоянно какое-то самодовольство. Грустно видеть эту француженку, залетевшую в Москву, чтоб кончить ужасной смертью, и этих барышень и барынь, попирающих права семейные, и этого даровитого

С.-К., поглощенного интригами, и, наконец, этих крепостных, отданных господином в рабство своей Французской любовнице»3.

В дневнике Лебедева, в ту пору — обер-прокурора 6-го Московского Департамента Правительствующего Сената, высвечена закулисная механика движения и рассмотрения дела на российском юридическом Олимпе.

Дело об убийстве парижской модистки и московской купчихи Луизы Симон-Деманш в министерстве курировал, выражаясь нынешним языком, товарищ министра П. Д. Илличевский. Один из тех деятелей (к ним причислен и панинский сподвижник М. И. Топильский), которые, по мнению Лебедева, весьма строгого в дневнике к своим министерским собратьям, «губят ведомство»4 своей невежественностью и бестолковостью.

Продолжим цитирование августовской записи из дневника Лебедева: «Дело это поставлено Илличевским в самое затруднительное положение: две недели журнал консультации ожидал рассмотрения, две недели рассматривается и вероятно еще будет рассматриваться. Вопрос идет о том: назначить ли новое следствие или решить дело по показанию людей. Я не ожидаю ничего от нового следствия»5.

Как видим, обер-прокурор достаточно трезво оценивает перспективы переследования и предлагает решить дело по показаниям крепостных, признавшихся в убийстве.

Но не только в дневнике зафиксировал Лебедев свое мнение. В Российском государственном историческом архиве мне удалось найти его обстоятельнейшую записку об убийстве Симон-Деманш, подготовленную для Общего собрания московских департаментов Правительствующего Сената. Записка, написанная от третьего лица, датирована 25 августа того же 1853 года.

Лебедев полагает, что «для предположения иного способа убийства и других виновных по делу не представляется никаких и отдаленных показаний или намеков. Два обстоятельства могли быть приняты здесь в соображение: кровавые пятна, обнаруженные в квартире Сухово-Кобылина, и отрицательство Козьмина и Егорова от сознания, сделанные подсудимыми, в рукоприкладстве в Сенат; но кровавые пятна, сколько можно судить по описанию, не представляют никакой важности, как потому, что они весьма малы и несвежи, так и потому, что полы в комнате Сухово-Кобылина мыты 11 Ноября, т. е. четыре дня спустя после убийства, по-видимому в обыкновенный день недели, без скрытия и поспешности, и нет основания думать, чтобы, замывая полы для сокрытия кровавых следов, не были замыты эти небольшие пятна. Притом объяснения, данные о сих пятнах Сухово-Кобылиным и его людьми, не заключают в себе ничего невероятного. — Что касается отрицательства подсудимых, то оно, в настоящем виде (листы 130—133), не только не может быть признано основательным, но представляется даже неправдоподобным <...>»6.

В записке убедительно доказывается полная невиновность Сухово-Кобылина. В ней в первый и, к сожалению, в последний раз в официальном документе признано, что Сухово-Кобылин «с самого начала дела» «наводил на следы обнаружения истины и наконец сделался прямым обвинителем, утверждая и доказывая, что убийство совершено для ограбления»7.

По мнению Лебедева, «настоящее дело заключает в себе все совпадения, для разрешения необходимые, и <...> новое дополнение не приведет к более положительному дознанию истины». А «сознание убийц следует признать за совершенное доказательство и затем принять единогласную резолюцию <...>»8.

Увы, умная и толковая записка, где все обосновывалось проверенными фактами, а не буйными домыслами, где дельно и в сжатой форме анализировались все судебные материалы, легла под сукно и никак не повлияла на дальнейший ход дела. Лебедевская записка не вошла ни в один официальный свод документов судебного процесса: обнаружить ее удалось в другом фонде Российского государственного исторического архива.

Ничего не узнал о записке Лебедева, напомним, и Сухово-Кобылин, видевший в обер-прокуроре своего заклятого врага.

Лебедев оказался прав. В 1854 году следственная комиссия, учрежденная по монаршему повелению для переследования дела, куда вошли генералы (или почти генералы) от Министерства юстиции, Министерства внутренних дел и корпуса жандармов, при всем генеральском усердии так и не смогла отыскать ни одного достоверного факта, ни одной хоть какой-нибудь прямой улики против Сухово-Кобылина.

ПЕРВЫЙ БИОГРАФ А. В. СУХОВО-КОБЫЛИНА

«Первому другу и дорогому Сомыслителю Николаю Васильевичу Минину в День 17 Сентября и Свершения моих семидесяти трех осеней»1, — записывает Сухово-Кобылин в 1890 году в день своего рождения.

Имя Николая Васильевича Минина (1851—1936) знают исследователи жизни и творчества великого русского писателя Сухово-Кобылина. Его записи о Сухово-Кобылине, отрывки из писем к нему драматурга цитируются учеными (хотя, по советской традиции, часто более чем небрежно). Однако о самом Николае Васильевиче мало что известно.

...Минины были соседями Сухово-Кобылина в Чернском уезде Тульской губернии; их имение находилось в 20 верстах от Кобылинки, родового владения Сухово-Кобылиных. Василий Петрович, отец Минина, избиравшийся на должность уездного предводителя дворянства «всю жизнь с 30-летнего возраста и до 74 лет» (Ед. хр. 1. Л. 90), был и тульским губернским предводителем.

Николай Васильевич познакомился с Сухово-Кобылиным в 1875 году, когда драматургу «было уже 58 лет. С тех пор и до самой его кончины мое знакомство с ним, скажу более, его хорошие отношения и симпатии ко мне не прерывались» (Там же. Л. 89).

5 декабря 1881 года Сухово-Кобылин подарил Минину «Картины прошедшего» (единственный дошедший до нас экземпляр этого издания с большой авторской правкой, с намеченным драматургом распределением ролей на премьере впервые разрешенного «Дела» в Александринском театре) и с дарственной надписью на шмуцтитуле: «Николаю Васильевичу Минину в Память первого Чтения Смерти Тарелкина в Кобылинке. Автор» (собрание И. С. Зильберштейна; ученый приобрел этот ценнейший экземпляр у Минина в 20-е годы). Комментарий Минина: «Первое чтение автором в Кобылинке в 1881 году

5 декабря при единичном присутствии лишь одного слушателя Николая Васильевича Минина» (Там же. Л. 42).

У Николая Васильевича в Петербурге была собственная «Русская фотография» (угол Невского и Малой Морской, № 9), где он не раз снимал своего великого друга. 8 апреля 1888 года, после аудиенции в Зимнем дворце у императора Александра III, Сухово-Кобылин «пошел прямо к Минину и снялся в том самом виде, как был на приеме в этот день, навсегда памятный для меня»2.

Минин долгое время управлял имениями Александра Васильевича. В 1892 году Сухово-Кобылин посоветовал ему поискать более надежную работу: «Любя вас должен обратиться к вам с убедительнейшею моею Просьбою. Вы еще молоды — Голова ваша еще Све-

жа — примитесь за какое-нибудь практическое Дело, чтобы сколько-нибудь упрочить вашу будущность — не откладывайте это Дело. Время идет с ужасающею Скоростию и скоро вы можете очутиться в совершенно безвыходном Положении, когда вам уже не будет возможности приискать себе Место»3.

Минин внял совету своего старшего друга и поступил на Александровский сталелитейный и сталеваренный завод в Петербурге.

17 марта 1895 года он извещает Сухово-Кобылина о своих служебных успехах: «Какая перемена в моей жизни — поверить трудно!»; «Дело мое здесь очень ответственное и должен сказать масса желающих занять мое место!.. Директор со мною дружен, положение мое в этом отношении просто нежданное — дела очень большие и я пользуюсь безусловным доверием! В большой мере я вам тому обязан, глубокоуважаемый Александр Васильевич, не вашим советам только, [а] но и примером вашей трудовой жизни!»; «Р. S. Заметьте курьез Александровский завод меня пригрел»4 (Минин намекает на совпадение имен писателя и завода).

Когда в 1900 году А. С. Суворину после тридцатилетнего цензурного запрета наконец-то удалось, используя свои связи в высших правительственных сферах, добиться разрешения на постановку в своем театре «Смерти Тарелкина» (под защитным названием «Расплюевские веселые дни»), Сухово-Кобылин 4 сентября приехал в Петербург, чтобы, как всегда, быть на всех репетициях, строго и придирчиво следить за подготовкой спектакля, выполняя фактически обязанности сорежиссера.

В столице Сухово-Кобылин остановился на Сергиевской улице, в доме № 60, в квартире 10. В день приезда его сразу же навестили Суворин и Минин. Речь, понятно, повели о будущей премьере. В этот же вечер драматург поспешил в театр, на репетицию своей нежданно воскресшей пьесы.

В подаренный ему экземпляр «Картин прошедшего» Минин аккуратно вклеил приглашение Сухово-Кобылину посетить в 7 часов вечера 6 сентября 1900 года репетицию «Расплюевских веселых дней» в Театре Литературно-художественного общества.

В неопубликованных письмах Сухово-Кобылина к Минину (59 писем и записок: 18 мая 1883 года — 5 марта 1901 года — хранятся в Рукописном отделе ИРЛИ: Ф. 186. Ед. хр. 11. Лл. 1—108; 16 писем:

2 мая 1892 года — 1901 года, после 30 августа — в РГАЛИ: Ф. 438. Оп. 1. Ед. хр. 268. Лл. 1—33об.; в ИРЛИ, кроме того, есть 14 телеграмм писателя к Минину: Ф. 186. Ед. хр. 10. Лл. 1—14) драматург рассказывает своему другу о новейших научных открытиях, следит за новой литературой по различным областям знаний, обсуждает политические новости, поверяет свое философское учение — неогегелизм, или Всемир (Минин серьезно занимался философией), доверительно делится своими житейскими и хозяйственными заботами.

Минин был не только «Первым другом и дорогим Сомыслителем» Александра Васильевича, но и его первым биографом и библиографом: влюбленным и беспристрастным, дотошным и бескорыстным, вдумчивым и кропотливым, горячим и точным.

Он составил аннотированный указатель полученных от Сухово-Кобылина писем (разумеется, бережно их сохранил, как и все материалы писателя), готовил биографическую канву драматурга. Записывал его высказывания о Льве Толстом, Достоевском («Он очень уважал психологический анализ в романах Достоевского». — Минин Н. В. <Биография А. В. Сухово-Кобылина>. Ед. хр. 1. Л. 16), о Золя, Ростане, Сарду; Сухово-Кобылин считал французских писателей своими учителями (Там же. Л. 18).

Минин следит за всей, увы, не очень-то обильной литературой о Сухово-Кобылине. Фиксирует «хороший отзыв Бартенева П. И. — Русск. архив. 1910. № VI» (с. 454—456; Для биографии Сухово-Кобылина. Там же. Л. 12); недоволен, что профессор С. А. Венгеров «причисляет Сух.-Коб. к авторам одного произведения»5, а критик Л. Я. Гуревич6 «видит в нем подражателя Гоголя — не более» (Там же).

Зато восхищается статьей А. В. Амфитеатрова7: «Амфитеат-

ров — целый панегирик Сух.-Коб. !!!» (Там же); «Дай Бог здоровья уважаемому Амфитеатрову — он не постеснялся высказать совершенно обратное мнение, чем все благоприятели и неприятели Сухово-Кобылина <...> Он прямо заявил громогласно, что С. К. обладал огромным талантом <...>» (Февраль 1924 года. Сухово-Кобылин. Там же. Л. 95). Напомним: в статье Амфитеатрова (1904), в лучшей статье, когда-либо написанной о Сухово-Кобылине, впервые была признана классикой вся его трилогия.

Особенно горячо Николай Васильевич протестует против книги Леонида Гроссмана «Преступление Сухово-Кобылина», против несправедливых обвинений своего великого друга, возмущаясь теми, которые все «решают своим судом — без всякой церемонии это запутанное дело» (Сухово-Кобылин. Там же. Л. 49об.). Его обрадовала опубликованная «4 сентября 1927 г. в “Красной газете” симпатичная статья уважаемого В. Лаврецкого, который считает доказательства убийства, приводимые Леонидом Гроссманом, — крайне слабыми» (Там же).

Вл. Лаврецкий в рецензии «А. В. Сухово-Кобылин и Луиза Симон-Деманш» замечает, что автор «Преступления Сухово-Кобылина» пытается опровергнуть «традиционное мнение о непричастности к этому событию будущего драматурга». «Но доказательства, приводимые Леонидом Гроссманом, крайне слабы. Прямых улик против Сухово-Кобылина никогда не было, нет их и теперь, а косвенные шатки и противоречивы»8.

Минин верно замечает: «Об Сухово-Кобылине русской критической литературою была принята система умалчивания» (Февраль 1924 года. Сухово-Кобылин. Там же. Л. 88). По его мнению, это объясняется, во-первых, желанием отомстить Сухово-Кобылину «за предисловие к изданию его сочинений, где он критикует критиков, а во-вторых, ввиду не симпатичного им <его> направления недостаточно либерального, тогда модного <...>» (Там же. Подразумевается предисловие к «Делу» — «К публике (Писано в 1862 году)», где критики сопоставляются с добросовестными, то есть с понятыми при полицейском обыске). Эпитет «либеральный» явно заменяет словечко «революционный».

Минин «с удовольствием и удивлением» прочел статью С. А. Переселенкова «А. В. Сухово-Кобылин»9 (Там же). С удовольствием — потому что это была первая литературоведческая статья о творчестве Сухово-Кобылина. С удивлением — потому что понял, как мало известно о драматурге: «<...> прочитав так добросовестно и трудолюбиво составленную статью — где помещено почти все, что писано про А. В., и я увидал, что многое мне достоверно известное канет в Лету и, к сожалению, биография С. К. останется, как и биография Грибоедова, почти неизвестной публике» (Там же. Л. 91).

И Минин в 20-е годы, хотя он слишком уж самоуничижительно жаловался на свое «неумение и неспособность и непривычку к писанию», берется за перо, ибо «мои 73 года не позволили мне откладывать в долгий ящик это дело, так как в этом возрасте скоро и нежданно да еще по нынешним временам, можно попасть самому и в долгий ящик» (Там же. Л. 90). Он торопится записать все, что он знает о жизни драматурга. В Рукописном отделе ИРЛИ хранятся статьи, заметки и наброски Минина. Много лет спустя материалы из французского архива Сухово-Кобылина подтвердили достоверность абсолютного большинства фактов и наблюдений Николая Васильевича.

В конце 1927 года Минин предложил петроградской «Красной газете» статью «Сухово-Кобылин», начинавшуюся трагическим признанием драматурга: «Я родился под черным флагом!» Если бы статья была опубликована, читатели узнали бы неизвестные в ту пору факты из биографии Сухово-Кобылина, услышали бы горячую отповедь Минина: «К публике, к читающей публике, к тем, кто насладился его пьесами, обращаюсь я с самой искренней просьбою: Не верьте бездоказательным писаниям; судите своим умом и сердцем» (Там же. Лл. 50, 52—53).

Но «Красная газета» и не подумала опубликовать статью Минина. Видимо, безуспешным было его обращение и в другие издания. В эпоху тотальной идеологизации, большевистского жонглирования

историческими событиями реальные факты мало кого интересовали.

Только Борис Львович Модзалевский (1874—1928) — знаменитый публикатор и комментатор историко-литературных документов ХIХ века, один из создателей Пушкинского Дома — понял, какой бесценный кладезь знаний у Минина. 16 декабря 1926 года Модзалевский торопит Гроссмана (тот первым начал научное изучение биографии и творчества Сухово-Кобылина): «Спешите в Пб., чтобы использовать Н. В. Минина; я говорил с ним о Вас и он готов сообщить Вам все, что знает, а знает он очень много и твердо»10.

Не дожидаясь приезда явно не спешащего Гроссмана, Модзалевский сам беседует с Николаем Васильевичем, подробно расспрашивает его о Сухово-Кобылине.

Лишь спустя год, после третьего настойчивого напоминания Модзалевского, Леонид Гроссман приезжает в северную столицу и записывает воспоминания Минина. Записывает, к сожалению, очень кратко, конспективно. Увлеченный своей романтической версией о Сухово-Кобылине как убийце Симон-Деманш, ученый спрашивает своего собеседника больше всего о судебном деле, а о нем-то Минин мог знать только понаслышке. И фиксирует Гроссман в основном те наблюдения Николая Васильевича, которые хоть как-то совпадали с придуманной литературоведом легендой11. Разумеется, Леонид Петрович никогда не примыкал к передовому полку официальных советских истолкователей литературы, кои тасовали реальные факты по цекистской идеологической прихоти, но его не очень-то занимало капитальное изучение биографии писателя.

Гроссман не раз встречался с Мининым, как видно из письма Евгении Николаевны Мининой («Надеюсь, Вы не забыли Ваши встречи с моим отцом Ник. Вас. Мининым <...>»12), написанного 22 мая 1936 года, уже после смерти отца; помог ему напечатать занимательный очерк «Как Некрасов научился играть в карты»13.

“Был я заперт в секретный чулан, обстену с ворами, пьяною чернью и безнравственными женщинами...”

Письмо А. В. Сухово-Кобылина Императору Николаю I 1

10-го Июня 1851 года. Санкт-Петербург

Всемилостивейший Государь!

Скорбящим духом, но с верою в милость и правосудие Ваше повергаю я мою всеподданнейшую просьбу пред Лицем Вашим. В мучительном для благородного сердца положении, лишённый всех средств к восстановлению моей чести, для меня осталось одно последнее средство: у Престола Вашего слышать отеческое слово милости, которое одно может возвратить мне безвинно понесённые мною страдания и снимет позор, легкомысленно нанесённый в лице моём, моему честному роду, которого я остаюсь ныне последний представитель 2 .

По делу об убийстве, совершённом над Московскою купчихою Луизою Симон-Деманш, первым ходом следствия, без всяких улик и доказательств, в противность всех Законов, поставленных Вашим Императорским Величеством, без основания, легкомысленно я был обвиняем в смертоубийстве, взят к следствию, лишён свободы и заключён в унизительную Тюрьму. В следствие таких противузаконных действий весть о моём преступлении, даже о признании в убийстве, быстро распространилась всюду и ужасами обстоятельств, сопровождавших это событие, поразила умы, покрыла меня в общественном мнении позором и лишила чести верноподданного.

Следствие ныне кончено, преступники открыты, улики на лицо. Шесть месяцев томился я, ожидая конца следствия, и несколько дней тому назад, в двусмысленном свете оправдавшегося убийцы, я мог наконец оставить тот город, где предки мои в течение пяти веков безукоризненно, верою, правдою и собственной кровью служили предкам Вашим и завещали свято хранить честь родового имени. Я взрос в доме отца моего, который и теперь носит доблестные раны солдата, а на груди крест Св. Георгия 3 . Я честно живу, Ваше Императорское Величество, я храню завет предков, я берегу седины старого отца и ни разу в жизни не уклонялся я от пути верноподданнической покорности повелениям и законам Вашим; а между тем я нестерпимо мучим мыслию, что может быть даже до слуха Вашего Величества могли достигнуть превратные толкования о моей виновности. В священном страхе о возможном толковании события, я прошу одной милости: пред священной Особой Вашей удостоить меня высшего щастия подтвердить уверение моей полной и несомненной невинности. Государь, я ничего не ищу, ибо в эту минуту не чувство злопамятства ведёт меня. У меня одна цель, одна необходимость: от священного лица Вашего желаю слышать, что я невиновен и тогда спокоен благославляя Милость и Правосудие Ваше, возвращусь в дом мой. Я не помышляю об общественном мнении, оно в Вас, Государь, и в чистоте моей совести: Вы Могущество, Честь, мысль России и просьба моя есть мой долг, мой Закон, моя необходимость.

Я здесь в столице Вашей, ожидаю Вашей Монаршей воли и в твёрдой непоколебимой вере знаю, что у Престола Вашего найду Суд и Милость. Благородное возвышенное Сердце Ваше прочтёт эти строки, излившиеся из глубины души моей, и скажет Вам, что здесь нет посторонних целей, нет искательства, нет лести; слова мои суть знакомый Вам голос тех великих чувств, которые охраняли и охранять будут Священный Престол Ваш.

Предлагаемая записка есть подтверждение самим делом истинности слов моих.

Вашего Императорского Величества,

4 Верноподданный

Александр Васильев Сухово-Кобылин,

отставной Титулярный Советник.

Жительство имею в Санкт-Петербурге,

Литейной части 1-го Квартала в доме

Косиковского под № 46.

Записка А. В. Сухово-Кобылина

Императору Николаю I 5

В Ноябре месяце истекшего года, Московская купчиха Луиза Симон-Деманш найдена в окрестностях Москвы убитою, а по поводу события сего назначено следствие. — Первым ходом оного, без улик и доказательств, я был не только заподозрен, но и обвинён в убийстве, взят к следствию, заключён в Тюрьму частного дома и может быть долго томился бы в заключении, есть ли бы благоразумная мера частного пристава Серпуховской части Стерликова 6 , чуждого следствию, не привела одного из виновных к добровольному сознанию в убийстве. Я оказался невинным; а злодеяние совершено на квартире Луизы Симон, четырьмя крепостными людьми отца моего, из которых главный деятель преступления есть живший собственно в моём доме повар, а другие три (один мальчик и две женщины 7 ) — люди служившие у Луизы Симон и жившие на её квартире по паспортам. Преступление это сопровождается расхищением её имущества, часть которого и открыта следователями в руках одного из убийц, именно моего повара.

В настоящее время следствие закончено. Мне неизвестен полный ход его, но известны несправедливости и противузаконные действия, которых я был жертвою и которые осмеливаюсь по строгому долгу совести, изложить пред Вашим Императорским Величеством.

Окончив в Московском университете курс наук, в 1843 году я поступил на службу Вашего Императорского Величества, по Канцелярии Московского Гражданского Губернатора и продолжал её до истекшего 1850 года, в Октябре месяце которого должен был оставить оную с чином Титулярного Советника со старшинством 4 лет и 5 месяцев, по той причине, что занимаемое мною место недопускало производства в следующий чин. 4-го числа Ноября приехало ко мне в дом семейство зятя моего Полковника Петрово-Соловово 8 . 7-го Ноября (вторник, день совершения преступления) проведён мною в кругу моего семейства, а вечер — в доме Губернского Секретаря Александра Нарышкина 9 , где встретил я до 15-ти знакомых мне лиц; после ужина во 2-м часу ночи оставили мы дом его и я возвратясь к себе около двух часов лёг спать.

На другой день 8-го числа, я отправился по утру из дому по собственным делам и заехав на квартиру Луизы Симон, не нашел её. Прислуга её объявила мне, что накануне в 10-ть часов вечера, она сошла со двора и во всю ночь не возвращалась. Обстоятельство это несогласное с правильностию и особенною скромностию образа жизни Луизы Симон , с первого раза возбудило во мне опасения. Немедленно занялся я распросом о ней у её знакомых и неполуча решительно никаких слухов, вечером того же дня, т. е. 8-го числа, известил Тверскую часть, а уже ночью обще с зятем моим Полковником Петрово-Соловово, сообщили Г. Обер Полицеймейстеру 10 .

На следующий день 9-го числа утром вновь явились мы к Г. Обер Полицеймейстеру и подтверждая наши опасения просили у него всех средств к самым деятельным розысканиям. В следствие сей нашей просьбы, немедленно были присланы ко мне полицейские сыщики, которым (в особенности главному из них Максимову) я объяснил привычки Луизы Симон, назвал её знакомых, описал приметы и одежду; так, что когда того числа вечером Преснинская 11 часть известилась, что за Ваганьковым кладбищем замечено тело убитой женщины под такими-то приметами, то с другой стороны вся Московская Полиция уже знала, что Луиза Симон под теми самыми приметами пропала без вести в ночь с 7 на 8-е число необъяснимым образом, а потому имела все причины произвести самый тщательный подъём тела и осмотр квартиры, которые должны были с первого шага привести следователей к открытию убийц .

Не смотря на то, 12-го числа все мои люди были взяты Полицией под арест и дом мой подвергнут осмотру. 16-го числа в Четверг, произведён вновь строжайший осмотр моего дома, а в особенности кабинета, в котором все мебели, вещи, бумаги и частная моя переписка были пересмотрены, некоторые взяты к делу; сам же я вытребован в Городскую часть к допросу. Он начался в 12-м часу дня. — Вскоре явился в комнату присутствия Г. Московский Обер Полицеймейстер Генерал-Майор Лужин, который обратившись прямо ко мне сказал мне на французском языке, что бы я безрассудно немедлил добровольным признанием, и что запирательство моё послужит только к аресту всех лиц мне близких. — Слова эти открыли предо мною целую бездну: потрясённый всеми ужасами самого события, смущённый арестом угрожавшим может быть престарелой матери моей 12 , сёстрам 13 , зятю, я просил Генерал-Майора Лужина, что бы он немедленно представил все улики, все обвинения, говоря, что я готов отдать и имущество и жизнь, что бы раскрыть этот страшный покров возводимых на меня подозрений. Г. Обер Полицеймейстер к удивлению моему немедленно удалился сказав, что улики у него в руках и что они будут представлены в своё время. Мне было предложено около 40 вопросных пунктов, на которые отвечая собственноручно, точно и подробно, показывая простую, очевидную, а главное всем известную правду, встречая вопросы обыкновенные, даже излишние, я непрестанно ждал, что явится или лжесвидетель, что бы уличать меня в убийстве, или по крайней мере, что предложен мне будет вопросный пункт такого рода, который мог бы служить основанием к высказанному мне столь прямо обвинению, но к удивлению моему во всех предложенных мне вопросах не встретил ни улик, ни показаний мне противуречащих, ни даже клеветы или лжесвидетельства, а потому считал себя по крайней мере на этот день чистым пред Законом и Государем. При словесных допросах я поражал следователей очевидною истиною моих доводов, которые заключались именно в том: что моё нахождение в другом месте, а следовательно невозможность лично совершить преступление, доказывается свидетельством более сорока лиц (моего семейства, дома, гостей и людей Нарышкина) и есть обстоятельство существенное и неподверженное никакому сомнению, а потому если следователи упорствуя в своём обвинении, предположили, что дело это совершено рукою купленных мною убийц, то и тогда надлежало найти сперва самых деятелей преступления и потом уже по их показаниям обвинять меня. — Но и здесь было новое оправдание: не сам ли я, 18-ть часов спустя после того как исчезла Луиза Симон, первый известил о том Полицию и Г. Обер Полицеймейстера? не сам ли я дал её приметы, указал знакомых, рассказал привычки и таким образом давал Полиции все возможные средства следить виновных по горячему следу? Данные мною Полиции указания были прямы, положительны и оказались верными. Подозрений я не объявлял ни на кого, но на вопрос о лицах, имевших на Луизу Симон неудовольствие , я прямо указал на повара моего, который мог питать на неё злобу потому, что за месяц пред сим столовый расход по моему дому перешёл из его рук в распоряжение Луизы Симон.

Но странно и необъяснимо было показание людей сих. Существенное, капитальное показание прислуги Луизы Симон: что она будто бы 7-го числа в 10-м часу вечера сошла со двора, не подтверждённое ни чем и оказавшееся ложью, не подвергнуто было никакому сомнению и на нём собственно основано все обвинения противу меня; мои же показания подтверждённые всевозможными свидетельствами, принимались за запирательство; даже поспешность, с которой кинулся я отыскивать следы нещастной жертвы, была в глазах следователей беспокойство нечистой совести. Допрос мой длился до 12-го часа ночи, и следователи невнимая простоте и ясности моих объяснений, без улик и доказательств от меня же требовали или признания в убийстве, или указания виновных, именно в те минуты, когда тщательный осмотр найденного тела Луизы Симон, о котором упоминал я выше, её квартиры, постели, в которой она убита и на которой не было белья, вещей, которые расхищены, шифоньера, который был в совершенном беспорядке, прямо и просто открывали им истину. — По истечении 11-ти часов допрос мой кончился, не приведя решительно ни к какому результату; но к удивлению моему мне не была возвращена свобода, и я под присмотром квартального Офицера препровождён в Тверской частный дом впредь до дальнейших распоряжений. Во 2-м часу ночи явился Тверской части частный пристав и объявил мне, что Московский военный Генерал Губернатор 14 приказал предать меня заключению. Немедленно был я заперт в секретный чулан Тверского частного дома, обстену с ворами, пьяною чернью и безнравственными женщинами, оглашавшими жуткими криками здание частной тюрьмы, в совершенную противность 976, 977, 1007 и 1008 ст. XV т. Св. зак.; в особенности же 978, которая даже в случае подозрения на меня прямо запрещала эту меру.

Убитый тягостию самого события, поражённый в самое сердце позорным местом моего заключения и нестерпимым обвинением в убийстве, в совершенной неизвестности о судьбе моего семейства, особенно матери и отца, которые в их летах могли быть смертельно поражены ужасом такого события (*), в томительных страданиях проводил я дни и ночи.

После трёх суточного содержания моего, в полночь вошёл ко мне Тверской части Частный Пристав, в сопровождении стражи, жандармов и человека одетого в партикулярное платье и приказал мне одеться; на вопрос мой куда ещё ведут меня? мне ответа дано не было. Тогда исполнилась мера моего терпения. — Среди безмолвных исполнителей гибельных для меня распоряжений, я объявил, что слепо повинуюсь противузаконным действиям, ибо знаю и верю, что у подножия Престола Государя Императора найду Суд и справедливость. — У дверей Частной тюрьмы дожидалась карета; мне приказано было в неё сесть с человеком одетым в партикулярное платье. — Немедленно шторы оной были опущены; около 2-х часов возили меня в различных направлениях по улицам Москвы, заключили снова в неизвестное мне место, держали ещё три дня в строжайшем секрете, не сделали ни одного допроса во всё время моего содержания, не давали ни сведений о семье, ни даже книг для чтения и наконец по случаю признания преступников поручили Частному Приставу выпустить меня на свободу .

Вышед из Тюрьмы, я узнал о новых публичных и окончательно гибельных для чести моей действиях. 20-го числа Ноября в доме моём произведён Полицией третий строжайший осмотр, при чём, вероятно за неимением других улик, 13 дней спустя по совершении преступления, в домовой кухне моей вырезана половая доска, над которой прирезывалась живность. Самый дом мой, из которого я и все мои служители были взяты и в котором жили семейство моё и мать, был окружён надзором Полиции, следившей за всеми выходившими и приезжавшими в дом. Впрочем их было немного, не смотря на большое знакомство наше, семью опалённую подозрением в смертоубийстве, — оставили все. Имя наше терзал весь город. Этого мало: с минуты моего заключения в секрете, распущен был слух, что я сознался в убийстве, плачу и прошу милости Судей. — Что говорю я в городе? В присутствии, пред Зерцалом Вашего Императорского Величества, следователи забыв долг предписанный им Законами, говорили тоже самое одному из свидетелей, отставному Гвардии Подпоручику Сушкову 15 .

Таким образом неосновательное ведение следственного дела, обвинение меня в смертоубийстве, неоснованное ни на одном факте, троекратный осмотр моего дома, шестидневное содержание в секрете и наконец клевета о моём признании, окончательно утвердили убеждение в моей виновности до такой степени, что самое освобождение моё было для частных людей, особливо низшего сословия, делом странным, непонятным и полным невыносимых для чести моей подозрений. Слово убийцы как яд поразило меня и привязалось к моему честному имени.

Всемилостивейший Государь! Вся моя надежда, вся твёрдость заключилась ныне в непоколебимой вере в Вас, в Ваше Правосудие и милость, в вере, которую Правосудный Бог воплотил в моём сердца, как единственную, но твёрдую защиту против клеветы людей и противузакония тех из них, которые облечены Властью.

Наконец, если мои простые показания не удостоятся полного доверия Вашего Императорского Величества, повелите, Государь, вытребовать следственное дело, которое подтвердит истину слов моих.

Недавно обнаруженные в Рукописном отделе Пушкинского Дома письмо и записка Сухово-Кобылина, адресованные Николаю I, во многом по-новому воссоздают картину первых дней следствия, показывают, к каким циничным приёмам прибегали следователи, пытаясь выбить у Сухово-Кобылина признание в убийстве Луизы Симон-Деманш.

Непрерывный одиннадцатичасовой допрос. Внезапное и устрашающее появление самого московского обер-полицеймейстера И. Д. Лужина и его требование (по-французски!) немедленного добровольного признания в убийстве, под угрозой ареста всех родных (конечно, это был чистый шантаж, но Сухово-Кобылин ещё этого не знает).

Личный приказ московского военного генерал-губернатора А. А. Закревского, всемогущего диктатора первопрестольной, о тюремном заключении Сухово-Кобылина. Заперли его “в секретный чулан Тверского частного дома, обстену с ворами, пьяной чернью и безнравственными женщинами, оглашавшими жуткими криками здание частной тюрьмы...”

А через три дня новый запугивающий приём: в полночь (!) сажают в закрытую карету, опустив шторы; около двух часов кружат по московским улицам, привозят в неизвестное место, держат ещё три дня в строжайшем секрете, не дают даже книг для чтения. Точно эпизод из бульварного полицейского романа! За шесть дней тюремного заключения — ни одного допроса. Никаких сведений о родных. Открытая полицейская слежка за домом Сухово-Кобылина. Да ещё официально слух распускают: сознался, мол, Сухово-Кобылин в убийстве!

Все эти полицейско-живописные подробности первого ареста Сухово-Кобылина до сих пор не были известны исследователям.

...До ноября 1850 года Александр Сухово-Кобылин ни разу не встречался ни с русской полицией, ни с русским правосудием. Жил как обычный лояльный подданный Российской империи.

Энергично занимался своими имениями, которые были в нескольких губерниях. Следил за всеми новшествами, особенно иноземными, в сельском хозяйстве. Выписывал из-за границы новые машины.

Служил, впрочем, формально, в канцелярии московского гражданского губернатора. В 1850 году ушёл в отставку в захудалом чине титулярного советника.

Правда, нрава был достаточно независимого, гордого. Его острого как бритва языка боялись многие в московском светском обществе. В юности дружил с Герценом, Огаревым, Константином Аксаковым. Входил, видимо, в кружок Николая Станкевича.

Ныне серьёзно не занимается ни философией, ни литературой. Для интеллектуальной зарядки переводит на досуге Гегеля, в бумагах хранятся полузабытые наброски художественных произведений.

Кто знает, может быть, Сухово-Кобылин так бы и прожил всю свою жизнь хозяйственным помещиком, строителем сахарных и водочных заводов, если бы не ноябрьская трагедия 1850 года.

В ночь на 8 ноября таинственно исчезла из своей квартиры его гражданская жена Луиза Симон-Деманш. Прислуга на все вопросы отвечает: ушла куда-то в 10 часов вечера, куда — не знаем. Правда, явственно намекают, что “в это время она обыкновенно ходила к барину её, Ивановой, Сухово-Кобылину...” 16 (это ложь — поздно вечером Деманш никогда не приходила в особняк своего возлюбленного).

9 ноября в половине двенадцатого дня казак 5-го Оренбургского полка Андрей Петряков во время объезда Ходынского поля заметил лежащую на дороге мёртвую женщину. Это была Луиза Симон-Деманш, парижская модистка и московская купчиха, по приглашению Сухово-Кобылина приехавшая в Россию восемь лет назад — в октябре 1842 года.

Зверское убийство женщины, жившей в самом центре Москвы, рядом с домом военного генерал-губернатора А. А. Закревского (нынче лужковская вотчина), переполошило всё начальство. Для успокоения обывателей и для собственного престижа важно как можно скорее найти убийцу или убийц. Уже 10 ноября обер-полицеймейстер И. Д. Лужин создаёт первую следственную комиссию: председатель — пристав городской части Хотинский, член комиссии — следственных дел стряпчий Троицкий. Они-то и будут 16 ноября допрашивать Сухово-Кобылина, добиваться от него признания в убийстве. Лужину почему-то показалось подозрительным, что Сухово-Кобылин первым сообщил ему об исчезновении Симон-Деманш.

Слухи-пересуды о загадочном убийстве растревожили воображение жителей Москвы. Из двух возможных версий: с француженкой расправились её слуги или её прикончил в гневе любовник — для публики куда занимательней, конечно же, вторая. Убийство капризной госпожи прислугой — прискорбно, но привычно. А вот смерть одной из героинь любовного треугольника — так печально, так романтично: можно и слезу пролить, можно и порассуждать о бренности жизни человеческой.

А. М. Рембелинский — помещик, ближайший сосед Сухово-Кобылина по Чернскому уезду Тульской губернии, актёр-любитель, отлично сыгравший Кречинского на тульской сцене, один из немногих, кому драматург подробно рассказывал о судебной эпопее, так объясняет истоки сановной и светской нелюбви к нашему герою “Кобылин, отставной титулярный советник, не служащий дворянин, что уже само по себе в те времена не служило признаком благонамеренности, помимо того, он, и по воззрениям своим, и по образу жизни, был довольно независимым, и нельзя сказать, чтобы пользовался особыми симпатиями высшего московского общества, в котором вращался. Связь его с француженкой была известна, француженок в то время в Москве было немного; не менее известен был в обществе и новый его роман с дамой из высшего общества всем известной, и вот “пошла писать губерния!”” 17

Известная дама из высшего общества — это Надежда Ивановна Нарышкина, светская львица. На этом романе и хотели полицейские следователи, как и высшее московское начальство, подловить Сухово-Кобылина, пытались объяснить убийство Луизы Симон-Деманш.

“Пошла писать”, впрочем, не только губерния.

После смерти о парижской модистке и московской купчихе, круг знакомых которой был очень ограничен, узнал сам российский император. Сведения о ней попали во всеподданнейшую ведомость “о происшествиях по Империи с 18-го по 25-е Ноября 1850 г.”: “Сия статья принята Его Величеством к сведению” 18 .

О рядовом, казалось бы, уголовном эпизоде регулярно и подробно доносят в Петербург шефу жандармов генерал-адъютанту А. Ф. Орлову, независимо друг от друга (не для контроля ли правдивости московской информации?): начальник 2-го округа корпуса жандармов генерал-лейтенант Перфильев и московский военный генерал-губернатор А. А. Закревский.

Военный генерал-губернатор сообщает об убийстве не только А. Ф. Орлову, но и самому императору. Уже 10 ноября “при всеподданнейшем дневном докладе” А. А. Закревского “была представлена докладная записка о случившемся в Москве убийстве иностранки Луизы Симон де-Манш” 19 .

15 ноября Перфильев в донесении шефу жандармов обыгрывает волнующую тему любовного треугольника: “Иностранка Диманш 20 , была в любовной связи с молодым человеком Сухово-Кобылиным, который, как говорят, предпочёл ей другую, и потому имя его упоминается при каждом рассказе с разными предположениями к разгадке этой ужасной драмы. До сих пор из многих предположений нет ни одного основательного. Следствием также ещё ничего не обнаружено; но к раскрытию употребляются самые деятельные меры” 21 . Ещё ничего достоверно неизвестно, но слухи, вернее, московские сплетни, генерал-лейтенант уже передаёт.

Пока московские начальники докладывают о деле в Петербург, пока Сухово-Кобылина таинственно перевозят в какую-то таинственную тюрьму, следствие продолжается.

Сочинение крепостной четвёрки о внезапном — почти ночном! — уходе Деманш из своей квартиры ничем не подтверждается. Допрос за допросом, улика за уликой. И, вероятно, сакраментальное обещание: собственное признание облегчит душу и участь.

20 ноября сознаётся главный организатор и исполнитель убийства — повар Ефим Егоров, затем его сотоварищи — кучер Галактион Козьмин, горничные Аграфена Иванова Кашкина и Пелагея Алексеева, сидящие в разных полицейских частях. Вырисовывается точная и жуткая картина хорошо подготовленной, тщательно продуманной дикой расправы над гражданской женой Сухово-Кобылина. В показаниях столько подробностей, которые невозможно придумать, сочинить.

Только после этого Сухово-Кобылина отпускают на свободу, но берут подписку о невыезде из Москвы.

О признании крепостных А. А. Закревский и Перфильев докладывают шефу жандармов А. Ф. Орлову. При этом Перфильев вынужден признать, скажем так, некорректность действий частного пристава Хотинского: он, “изучивший опытом, как для лучшего успеха дела должно распоряжаться и обращаться с людьми низшего класса, едва ли мог соблюсти ту деликатную осторожность, как в разговорах так и <в> самых действиях, которыми не оскорбился бы не только невинный, но и самый виновный, принадлежащий, как по рождению, состоянию и воспитанию к высшему классу. Всё это относится к тому, что им задержан был Кобылин и привлечена к делу Нарышкина; оно конечно не приятно, но всякий следователь в обязанности был это сделать, когда требовали того обстоятельства” 22 .

На сём, казалось бы, печальное, но обычное уголовное дело должно бы и кончиться. Ясно, кто, где и как убил француженку Луизу Симон-Деманш.

Однако ж чиновники Особой следственной комиссии не поспешают: так не хочется прощаться с версией о любовном треугольнике, столь полюбившейся общественному мнению Москвы; с легендой, в которую поначалу уверовали А. А. Закревский и И. Д. Лужин. Снова и снова вызывают Сухово-Кобылина на допросы, обыгрывая самые пустяковые подробности и несовпадения, угрожая ему, вконец затравленному нравственно и физически, очными ставками с убийцами. Кипучая, но бестолковая деятельность следственной комиссии продолжается ещё целых полгода.

Тогда-то Сухово-Кобылин и подаёт императору записку о противозаконных действиях следователей.

Копию записки Николай I передаёт шефу жандармов графу А. Ф. Орлову. Тот, в свою очередь, 31 июля 1851 года шлёт письмо А. А. Закревскому:

Милостивый Государь,

Граф Арсений Андреевич.

Государь Император соизволил передать мне, для всеподданнейшего доклада, полученную Его Величеством всеподданнейшую просьбу отставного Титулярного Советника Сухово-Кобылина, от 10-го Июня, об удостоении его уверением в его невинности, по делу об убийстве в Москве иностранки Деманш.

Предварительно доклада моего Его Величеству по этой просьбе, мне необходимо иметь сведение: виновен ли Г. Сухово-Кобылин по упомянутому делу и в какой степени, или совершенно невинен? — дабы в последнем случае он мог быть успокоен. По этому поводу считаю долгом препроводить к Вашему Сиятельству точную копию с просьбы [и приложенной к ней записки 23 ] Г-на Сухово-Кобылина, покорнейше прошу Вас, Милостивый Государь, почтить меня доставлением означенного сведения.

Имею честь удостоверить Ваше Сиятельство в совершенном моём почтении и преданности.

Гр. Орлов 24

14 августа граф А. А. Закревский отвечает секретным (!) письмом графу А. Ф. Орлову, опять пересказывая всё ту же московскую легенду:

“Это происшествие объясняли следующим образом: Г. Сухово-Кобылин, прожив несколько лет в любовной связи с Деманш, изменил ей и стал ухаживать за другою. Мучимая ревностию Деманш следила за каждым шагом своего любовника и в тот вечер, когда недождавшись ответа на посланную к нему записку, ушла со двора, застала у него соперницу и убийство Деманш было вынуждено необходимостию спасти репутации соперницы. — Молва сия получила большое вероятие когда, при производстве обыска в квартире г. Сухово-Кобылина, следователи нашли в задней комнате на стене два кровавых пятна, а при выходе из этой комнаты, в сенях, между кухнею на полу, несколько таких же пятен и подток крови под стоявшими там бочёнками. Всё это подало следователям повод подозревать Г. Сухово-Кобылина если не в убийстве, то по крайней мере в знании кем оное совершено, а настойчивое уверение его, что люди его не могли участвовать в убийстве и неотчётливое объяснение всех действий его в то самое время, когда пропала Деманш, были причиною его ареста, продолжившегося только шесть дней, пока четверо людей Г. Сухово-Кобылина не сознались, что убили Деманш без ведома помещика, за жестокое с ними обращение.

Ваше Сиятельство без сомнения изволит согласиться, что определение степени виновности Г. Сухово-Кобылина в убийстве Деманш зависит по порядку от судебных мест и как до окончательного приговора оных нельзя дать по сему предмету положительного отзыва, то я и полагал бы предоставить Г. Сухово-Кобылину ожидать решения Правительствующего Сената, куда дело об убийстве Деманш поступит окончательно” 25 .

Словно военному генерал-губернатору неведомо, что в доме Нарышкиных 7 ноября 1850 года был званый вечер, где были десятки гостей: в их числе — и Сухово-Кобылин, и с которого уж кто-то, а сама хозяйка дома никак не могла отлучиться. А кровавые пятна, с превеликим торжеством обнаруженные следователями во флигеле Сухово-Кобылина на Сенной площади, с ними вообще полный конфуз приключился. Медицинская контора по физическим и судебно-химическим исследованиям в самом начале дела признала, что “по причине а) незначительности количества вещества, из которого эти пятна состоят, и б) невозможности отделить это вещество от штукатурки без значительной примеси штукатурной массы, мешавшей исследованию, нельзя было определить химически состава этих пятен. Что же касается до предлагаемых Комиссиею вопросов: человеческая ли кровь на кусках дерева, или нет? и к какому именно времени должно отнести появление кровавовидных пятен на штукатурке, то решение этих вопросов лежит вне границ, заключающих современные средства науки” 26 .

А в сенях и впрямь был “подток крови”: там, как показал и главный зачинщик убийства повар Ефим Егоров, резали дичь.

Вот и почти всё, на чём воздвигалось грозное обвинение против Сухово-Кобылина.

Письмо А. А. Закревского регистрируют в канцелярии III отделения. На первой странице над текстом определяют характер письма и ставят дату получения: “Секретно. 20 августа 51”. Секретно — от кого? Не от Сухово-Кобылина ли? Так ему же сей документ и предъявить собирались!

Внизу под грифом карандашная запись: “Предъявить Г-ну Сухово-Кобылину”. Но предъявлять документ уже некому. Ниже ещё одна карандашная помета: “NB. он выехал в Москву”.

Сухово-Кобылин, не дождавшись монаршей милости, покидает Петербург. Впереди ещё более шести нескончаемых лет его судебной одиссеи. Его дело будет дважды прокатываться по всем судебным инстанциям государства Российского — от Надворного суда до Министерства юстиции и Правительствующего Сената. Приговоры высших органов правосудия будут санкционироваться двумя императорами.

Сколько раз ещё будут обыгрываться микроскопические кровавые “пятнушки” Бог весть какого происхождения. Будут использоваться против нашего героя даже фантастические показания уголовных проходимцев. Но так и не смогут обвинить Сухово-Кобылина хотя бы в малейшей причастности к убийству Луизы Симон-Деманш.

Тогда, в годы судебного лихолетья, Сухово-Кобылин начнёт переводить все главные труды своего великого учителя — Гегеля. Напишет свою первую комедию “Свадьбу Кречинского”. Начнёт писать драму “Дело” — свой художественный ответ чиновной России, свой не подлежащий обжалованию честный суд над неправедными судьями.

Примечания

1 Рукописный отдел ИРЛИ. Ф. 93. Оп. 3. № 1205. Л. 32 — 34. Писарская копия. В дальнейшем при ссылке на этот фонд указываются только листы. При публикации документов сохраняются все орфографические и синтаксические особенности подлинников. Явные опечатки исправляются без оговорок. Текст, подчёркнутый обычными чернилами, выделяется линейкой; подчёркнутый красными чернилами — полужирным шрифтом; подчёркнутый простым карандашом — разрядкой.

До сих пор о письме Сухово-Кобылина Николаю I было известно только по упоминанию о нём в записке, поданной Александром Васильевичем 18 августа 1853 года в министерство юстиции (РГАЛИ. Ф. 438. Оп. 2. Ед. хр. 1. Л. 3 об.) См.: Виктор Селезнёв. Драма и триумф // Русь. 1997. № 4. С. 60.

2 На Сухово-Кобылине заканчивается по мужской линии его род.

3 Василий Александрович Сухово-Кобылин (11 марта 1784 — 11 апреля 1873) — отец драматурга. Полковник гвардейской конной артиллерии. Участник всех походов и генеральных сражений с наполеоновской армией, награждённый русскими и иностранными орденами. Одна из самых памятных наград — орден святого Георгия четвёртой степени, полученный в битве народов под Лейпцигом за мужество и находчивость. Обстреливал из своих орудий Париж и 19 марта 1814 года вступил в него в авангарде русской армии под начальством графа Палена.

4 Далее текст рукой Сухово-Кобылина.

5 Рукописный отдел ИРЛИ. Л. 25 — 31 об.

6 Описка. Иван Фёдорович Стерлигов — пристав Серпуховской части, майор.

7 Главный зачинщик и исполнитель убийства Луизы Симон-Деманш — повар Ефим Егоров (1825? — ?). Участник убийства — кучер Галактион Козьмин (24 октября 1829 — ?). Помогала убийцам горничная Аграфена Иванова Кашкина (24 мая 1825 — ?). Участвовала в скрытии следов преступления — горничная Пелагея Алексеева (1800? — 16 августа 1853).

8 Михаил Фёдорович Петрово-Соловово (? — 23 января 1887) женат на младшей сестре Сухово-Кобылина — Евдокии Васильевне, или, как её ласково называли в семье, Душеньке (30 октября 1819 — 1896). Помогал Сухово-Кобылину в розыске Луизы Симон-Деманш, в хлопотах по судебному делу.

9 Александр Григорьевич Нарышкин (1818 — 26мая 1864) — муж Надежды Ивановны Нарышкиной (урождённой Кнорринг) (19 ноября 1825 — 21 марта 1895). Любовница Сухово-Кобылина; родила в 1851 году от него дочь Луизу, усыновлённую им после долгих хлопот в 1883 году (указ императора Александра III об усыновлении А. В. Сухово-Кобылиным Луизы Вебер от 17 апреля 1883 г.). В 1865 году вышла замуж за Александра Дюма-сына. Андре Моруа напрасно приписывает Нарышкиным княжеский титул (Три Дюма. Киев. 1988. С. 264, 265, 267, 272, 363).

10 Иван Дмитриевич Лужин (1804 — 1868) — флигель-адъютант Николая I, в 1845 — 1854 годах — обер-полицеймейстер Москвы; в 1857 — 1860 годах — харьковский военный и гражданский губернатор.

11 Описка: Пресненская часть.

12 Мать Сухово-Кобылина — Мария Ивановна Сухово-Кобылина (урождённая Шепелева) (1789 — 8 июля 1862). Энергично хлопотала за сына, посылая письма сановникам, императрице.

13 Сёстры Сухово-Кобылина: Елизавета Васильевна Салиас де Турнемир (12 августа 1815 — 15 марта 1892), писательница, псевдоним — Евгения Тур; упоминавшаяся Евдокия Васильевна; Софья Васильевна (1825 — 25 сентября 1867) — художница. Первая женщина, удостоенная золотой медали императорской Академии художеств.

14 Арсений Андреевич Закревский, граф (1786 — 1865) — участник наполеоновских войн. В 1823 — 1831 годах — финляндский генерал-губернатор; в 1828 — 1831 годах — министр внутренних дел. В 1848 году назначен московским военным генерал-губернатором с чрезвычайно обширными полномочиями. Управлял бывшей столицей как своей вотчиной, вмешиваясь даже во все мелочи жизни москвичей, боролся с идейной крамолой. Уволен в отставку в 1859 году.

15 Сергей Петрович Сушков (1816 — 1893) — родной брат поэтессы Е. П. Ростопчиной. Друг Сухово-Кобылина, защищал его в ходе следствия. Помогал проводить сквозь цензуру драму “Дело”. Отставной гвардии поручик. В 1874 — 1881 годах — редактор “Правительственного Вестника”.

16 Рукописный отдел ИРЛИ. Ф I. Оп. 25. Ед. хр. 156. С. 24.

17 А. М. Рембелинский. Ещё о драме в жизни писателя // Русская Старина. 1910. № 5. С. 277.

18 Рукописный отдел ИРЛИ. Л. 11.

19 Там же. Л. 13. Фамилии “Деманш” придаётся аристократическое звучание: де-Манш.

20 Так в тексте.

21 Рукописный отдел ИРЛИ. Л. 8 об. — 9.

22 Там же. Л. 23 об.

23 В том же архиве хранится ещё одна писарская копия записки Сухово-Кобылина (л. 35 — 40 об.). Видимо, один из этих экземпляров и получил А. А. Закревский.

24 Рукописный отдел ИРЛИ. Л. 41 — 41 об.

25 Там же. А 42 об. — 43 об.

26 РГИА. Ф. 1151. Оп. 4. Ед. хр. 71. Л. 152.

Публикация, комментарии и примечания Виктора Селезнёва. В подготовке архивных документов к печати принимала участие Елена Селезнёва .